Александр Дорофеев - Московское наречие

Молчаливая Сара, окруженная индейками и павлинами, уже накрывала стол у входа в тростниковую хижину, а неподалеку под сенью цветочного шатра, раскинув рот и ноги, рожала каменная баба. «Богиня плодородия, – пояснил Коля. – Как увидел на базаре в Фелисе, взял не торгуясь».

«Экий табернакль. Как раз для вирхен Марии, но вряд ли сей отрок слыхал о Христе», – прошептал падре, возгораясь наследственным миссионерством.

Над столом свисали крупные, точно сливы, плоды морского винограда. Коля-нож выставил трехлитровую бутыль калифорнийского вина, наполненную бирюзовым, будто воды Карибского бассейна, напитком: «Тростниковый ром моего производства. Не сахарный, но заборист, не хуже нукусовки!» И это была чистая правда. Хоть и припахивал ром свежей рыбой, но от преград, бывших поначалу в общении, и следа не осталось.

«Живу, кум королю, – рассуждал Коля-нож. – Тут на коралловых рифах чего только нет! Нашел затонувшую часть карамарана с золотом, понемногу достаю, как из банка, ножичкам на университеты. Да там же и сухогруз лежит, полный автоматов Калашникова. На них повсюду большой спрос Я и амо пригласил в гости, чтобы поглядел, как устроились»…

«Ох и задаешься, бахвал, – разговорилась вдруг Сара. Тоже, видно, хотелось чем-нибудь похвалиться, и она сообщила: – А у меня по сию пору месячные. Не чудо ли, в мои-то годы!? Вот каков заквас силы ци!»

«Это муж хорош», – заметил боцман.

«Да, какой он мне муж?! – фыркнула Сара. – Брат единокровный».

И только теперь Туз увидел, насколько они схожи – и лицом, и фигурой.

«Все мы братья и сестры, одно тулово Богово», – высказался боцман.

Но Сара не слушала, а запальчиво посулила: «Гореть тебе, братишка, в аду!»

«Амо говорил, что ада нет», – покраснел Коля-нож, словно от близкого жара.

«Кое для кого есть! – вмешался падре. – Для особо страждущих туда угодить. Но ты, сын мой, надеюсь, не из таковских. – И запел рождественский кансьон, мелодия которого была подобна журчанию быстрого ручья: – Перо мира комо бебен лос песес эн эль рио, перо мира комо бебен пор вер а дьос насидо!» «Веруешь, иходеперра, что рыбки пьют в реке, увидев рождение Бога?» – строго глянул на Колю.

«Не знаю, как в реке, – признался тот, – а в море – точно! Без всякого бога только и делают, что пьют. Бебен и бебен»…

«Вуэльвен а бебер, лос песес эн эль рио пор вер а дьос насер!» – продолжил песню Пахарито.

«А ведь и правда, – подтолкнул боцман Туза. – Как родишься, так рано или поздно, но обязательно чего-нибудь то бебер, то насер».

«Ладно, ребята, валите отсюда, – сказал Коля-нож. – Смеркается, а нам еще птицу кормить»…

Падре и в море не смолкал, и собаки подтянули, присматривая, чтобы никто не выпал за борт. Проводили до самого Юкатана, куда пирогу быстро принесло местным ответвлением Гольфстрима. Весло, конечно, обронили и подгребали полосатой ногой боцмана. «Чую, скоро быть урагану», – говорил он, тыча оплеванным пальцем в небо.

«Близка кончина пятого солнца, – вздохнул падре, когда причалили. – Жили люди пять тысяч лет душевно, а за последнюю сотню чего-то стряслось. Такого понаделали, уму непостижимо! – кивнул на гигантский теплоход, превосходящий размерами остров Перрос. – А гостили мы сейчас, ихос миос, не где-нибудь, а в параисо. Истинно говорю, таков он был – рай первобытный».

«Да только Ева воду мутит», – подытожил боцман рождественский день.

В здешних широтах ураганы нередки. Один по имени Абандона, недавно зародившись, блуждал в океане близ Панамского канала, намереваясь проникнуть в Карибское море. В Фелисе слушали сводки о его движении, как фронтовые. И Туз в глубине души надеялся, что Абандона заглянет к ним – кому не хочется увидеть конец света при жизни?

Ураган – слово исконно карибское. Груша своими майскими ветвями ощущала, видимо, его присутствие в воздухе, поэтому нервничала по пустякам. Все ей было не по душе – не нравились загулы с боцманом, а главное, что Туз ни шиша не делает. Удалые черты грабителя, которые хотела бы видеть в нем, никак не проявлялись, а выпирало заурядное пьянство вкупе с альфонсизмом, поскольку жил за счет ее наследства. Чем дальше, тем больше она мнила себя принцессой майя, у которой некто похитил надежды на трон. Кажется, именно Туз.

Отвлекаясь от горьких раздумий, отправился он на причал, где отдыхал самый большой в мире теплоход «Королева Елизавета – 9». У кассы беспошлинного магазина кто-то тронул за плечо. В зебровидном купальнике стояла перед ним знакомая по Курган-Тюбе востоковед Клара Волосатова. Ах, как это было кстати!

«Тоже в круизе? – спросила она и удивилась, услыхав, что Туз местный житель. – Ну, сейчас повсюду русские – или гуляют, или вкалывают. Ты-то, конечно, из первых». – Кивнула на «Абсолют» в его руках.

Они поднялись на верхнюю палубу теплохода, откуда был виден весь Фелис. Бронзовая лангуста на центральной площади сияла под заходящим солнцем, а у ее подножия раскинулись какие-то цыганские шатры. Клара рассказала, что живет в Западной Виргинии в духовной общине, называемой «Назад к Господу».

«Я теперь гопи – близкая подруга Кришны и Шри Шримада. О, это великий учитель!» – вытащила из купальника портрет старикашки, напоминавшего утомленную игуану в лепестках лотоса.

«Значит, настали лучшие времена», – припомнил Туз ее обещание двадцатилетней давности.

«Не знаю, как вообще, но для меня – бесспорно, – согласилась Клара, и усмехнулась, сообразив, о чем он. – Я не против. И Кришна в юности не чуждался любовных забав с селянками. Но при условии, что все будет без спешки – основательно, сущностно».

«Всегда за!» – воодушевился Туз, и они спустились на лифте в утробу теплохода.

В каюте смеркалось, но от Клары исходил светло-нежный запах мангового крема для загара, и в здешнем морском климате сама фамилия ее звучала привлекательно, вроде Поло-сатова.

«Недавно в Калифорнии встречалась с твоей старой возлюбленной Элей, – улыбнулась она. – Теперь борется за сохранение озонового слоя Земли, против дезодорантов, и это прекрасно, да уж очень несет от нее козой средних лет»…

Затем бережно достала письмо Шри Шримада. «Моя дорогая гопи, умонастроение, которое ты развила, труднодостижимо даже для великих мудрецов и святых. Это великое благо, что ты отказалась от семьи, работы и дома. В тебе развилась любовь ко всему сущему, моя милая подружка! – прочитала она со слезами. – Представь, Шри перешел в нирвану пятнадцать лет назад, переселился в мир иной, на высшую планету Брахмачарья. Вот конверт оттуда». И показала треугольничек с того света.

С ее позволения Туз откупорил за упокой бутылку «Абсолюта», и они вспомнили, как на раскопках, экономя спирт, рубил он головы уткам. «А вот еще память тех лет», – показал тохарский талисман.