Амели Нотомб - Косметика врага

— Это психология насильника.

— Вы попали в самую точку.

— Что?

— В начале нашего знакомства я сказал, что всегда делаю то, что мне хочется. Двадцать лет назад я сделал то, что мне хотелось.

— Прямо на кладбище?

— Вас шокирует место или сам акт?

— И то и другое.

— Это был первый раз в жизни, когда я кого-то пожелал. Не мог же я упустить этот случай. Конечно, я бы предпочел обойтись без насилия.

— Насилие в сослагательном наклонении — что может быть ужаснее!

— Вы правы. Я рад, что изнасиловал ее тогда.

— Я просил вас изменить наклонение, но не смысл.

— Если изменяешь наклонение, то меняется и смысл. И потом, я действительно ни о чем не жалею.

— Вас мучает чувство вины за то, что вы наелись кошачьего корма, а насилие не вызывает у вас никаких угрызений совести?

— Нет. Потому что не в пример кошачьему корму насилие доставило мне наслаждение. На кладбище Монмартра полно склепов наподобие миниатюрных готических храмов — с дверью, нефом, трансептом и абсидой. В них могут свободно уместиться четыре человека средней комплекции. Нас было всего двое, и я, как видите, совсем не толстый, а она и вовсе была тонкой, как стебелек. Я зажал ей рот рукой и силой затащил ее в один из таких мавзолеев.

— И там изнасиловали ее?

— Нет. Я затащил ее туда, чтобы спрятать. Время было уже около семи вечера. Пришлось дожидаться закрытия кладбища. Гуляя по этому кладбищу, я не раз задумывался, что буду делать, если прозеваю час закрытия и останусь здесь на всю ночь. Теперь я знал, что мне делать. Целый час я простоял в склепе со своей жертвой, крепко прижав ее к себе. Она яростно отбивалась, но ей не хватало силенок, чтобы вырваться из моих рук. Мне нравилось, что она боится меня.

— Почему я должен все это слушать?

— Потому что вам от меня все равно никуда не деться, старина. Как и ей в тот вечер. Мы слышали, как кладбищенские сторожа подгоняют задержавшихся посетителей. Вскоре все стихло, слышно было только дыхание мертвецов. Тогда я разжал девушке рот и сказал, что она может кричать сколько угодно: ее все равно никто не услышит. Поскольку это была очень умненькая девушка, она не стала кричать.

— Вот это да! По-вашему, умненькая девушка — это та, что молча позволяет насиловать себя?

— Да нет, она пыталась убежать. И бегала она довольно быстро. Я долго гонялся за ней среди могил. Это меня очень возбудило. В конце концов я прыгнул на нее и повалил наземь. Я чувствовал ее страх и ярость. И это возбуждало меня еще больше. Дело было в октябре. Ночи были уже холодные. Я овладел ею на ковре из сухих листьев. Я был девственником, а она нет. Воздух был свежим, жертва изо всех сил сопротивлялась. Какое наслаждение! Есть что вспомнить!

— И почему я должен все это слушать?

— На рассвете я снова спрятал ее в какой-то склеп. Я дождался, когда сторожа откроют ворота и на аллеях появятся люди. Тогда я сказал девушке, что мы выйдем вместе, и если она закричит, я ее изуродую.

— Какая деликатность!

— Держась за руки, мы направились к выходу. Она шла как мертвая.

— Грязный некрофил!

— Но ведь я ее не убил.

— Вы просто добряк!

— Когда мы вышли за ворота кладбища и оказались на улице Рашель, я спросил, как ее зовут. Она плюнула мне в лицо. Я сказал, что она мне слишком нравится, чтобы называть ее «плевком».

— Да вы еще и романтик!

— Я залез к ней в сумку, но не нашел там никакого документа. Я сказал, что не положено ходить по городу без документов. Она посоветовала мне отвести ее в полицию за это нарушение.

— У нее было чувство юмора.

— Я-то понимал, к чему она клонит.

— Надо же! Какой догадливый!

— Вы все ехидничаете?

— Ну что вы! Как я могу себе такое позволить!

— Я спросил, куда ее проводить. Она ответила: «Никуда». Забавная девушка, правда?

— Действительно, почему бы жертве не подружиться со своим насильником!

— Но должна же она была понять, что я люблю ее!

— Да, конечно, ведь вы были так нежны с ней.

— Улучив момент, она сбежала. И на сей раз я ее не догнал. Она растворилась в городе. И я не смог ее найти.

— Какая жалость! Ваш роман так славно начинался!

— Я сходил с ума от любви и счастья.

— Не вижу поводов для счастья.

— Со мной произошло нечто грандиозное.

— Грандиозное? Вы совершили жалкое насилие.

— Меня не интересует ваше мнение.

— Чего же вы от меня хотите?

— Чтобы вы меня слушали.

— Для этого есть психоаналитики.

— Зачем мне психоаналитики, когда в каждом аэропорту полно бездельников, которые готовы меня слушать?

— Да вы кого угодно заставите себя слушать.

— Я искал эту девушку повсюду. Поначалу я надеялся, что снова встречу ее на кладбище Монмартра, и проводил там все дни, с утра до вечера. Но она не приходила.

— Было бы странно, если бы вашу жертву тянуло туда, где ее изнасиловали.

— Конечно, если у нее осталось неприятное воспоминание.

— Вы не шутите?

— Нет.

— Вы что, совсем больной, если полагаете, что доставили ей удовольствие?

— Мне кажется, насилие должно льстить. Оно доказывает, что человек готов преступить закон из-за вас.

— Закон! Разве дело только в законе? Неужели эта несчастная думала о законе, когда вы ее… Вас следовало бы самого изнасиловать, чтобы вы поняли…

— Я был бы этому очень рад. Но, увы, меня почему-то никто не хочет насиловать.

— И неудивительно.

— Неужели я такой противный?

— Не в этом дело.

— А в чем?

— Неужели вы сами не понимаете, что берете людей приступом? Вы способны только на насилие. Стоило вам впервые захотеть девушку, и вы ее тут же насилуете. А когда вам хочется поговорить, как, например, со мной, вы насильно навязываете свое общество. Ведь это — то же насилие, может, и не такое страшное, но все равно насилие. Неужели вы никогда не стремились завязать отношения, основанные на взаимном согласии?

— Нет.

— А!

— Зачем мне чье-то согласие?

— Но оно принесет вам гораздо больше радостей.

— Скажите конкретно, какие радости вы имеете в виду.

— Если вы попытаетесь кому-то понравиться, то сами поймете.

— Уже слишком поздно. Мне сорок лет, и до сих пор мне не везло ни в любви, ни в дружбе. Я ни у кого не вызывал даже симпатии или обычного товарищеского чувства.

— Сделайте над собой усилие. Постарайтесь стать привлекательным.

— А почему я должен стараться? Я нравлюсь себе таким, каков я есть. И насилие мне понравилось, и нравится заставлять вас слушать мою болтовню. Чтобы стараться изменить себя, нужно быть недовольным своей участью, а я доволен.

— А что испытывают ваши жертвы, вам наплевать?

— Да, наплевать.

— Я так и думал: вы неспособны на сочувствие, на сопереживание. Это типично для людей, которых никто не любил в раннем детстве.