Дмитрий Савочкин - Марк Шейдер

– Давай лучше сварим ширь, – говорит она мне.

Я боюсь шприцев, я ненавижу иголки, вводимые под кожу, мне больно смотреть, даже когда кто-то колет себе инсулин, а не то что ширяется, но, посмотрев в ее насмешливые глаза, соглашаюсь: «Черт с ним, давай! Да, поехали!»

Мы запрыгиваем в неотапливаемый троллейбус, разрисованный рекламой безумно дорогого алкоголя, и Ханна рассказывает мне, что те двое, что остановились у меня на одну ночь, на самом деле приехали совсем не для того, чтобы работать в шахте. Они не собираются идти разнорабочими в ГОК. Они ничего не станут добывать из-под земли.

Потому что они курьеры.

Они забрали у нее четыре мешка маковой соломы. Ханна говорит мне, что это очень профессиональные курьеры. Они знают как, когда и где нужно везти солому, чтобы в дороге не возникло никаких осложнений.

В общем-то, они мне даже не соврали.

Они действительно приехали на заработки.

Это старый канал. Все наркотики из Средней Азии, даже те, которые едут дальше, на Санкт-Петербург, проходят через Днепропетровскую область. Везти маковую солому на Западную Украину через Одессу слишком рискованно.

И еще – эти двое привезли деньги. Наличные. Вряд ли можно сказать, что Ханна разбогатела, но какое-то время она может себе позволить просто валяться на диване и время от времени варить ширь, когда устанет мастурбировать.

Она так и сказала: «Когда устану мастурбировать».

Я уже начинаю привыкать к обилию бреда вокруг меня, и, хотя каждый человек, каждая вещь, даже этот троллейбус, рекламирующий безумно дорогой алкоголь в городе, где каждый второй умеет гнать самогон, по-прежнему кажется мне порождением галлюцинаторного синдрома, все, что происходит вокруг, уже перестает меня удивлять, но я должен спросить:

– А почему ты мне все это рассказываешь?

Если человек содержит пересылочный пункт маковой соломы и целыми днями мастурбирует в перерывах между уколами, он обычно это скрывает. По крайней мере так казалось мне.

Ханна смотрит мне в глаза, будто пытается что-то разглядеть в глубине зрачков, и медленно выжевывает слова:

– Ты. Помнишь. Волю?

Еще бы!

Чертовски странный вопрос.

Конечно, черт возьми, я помню Волю, потому что он был единственным человеком, который хотя бы делал вид, что пытается мне помочь. Воля, жующий спичку. Воля, с глазами не отражающими света. Воля – наркоторговец.

– Это он дал тебе мой телефон? Это он сказал парням из Мукачево, что у меня можно остановиться? Это Воля, да?

Воля умер, и Ханна осталась совсем одна в этом мире. Воля мог сделать очень многое, он мог продать тебе драп, и он мог сказать, что то, о чем ты паришься, – это х*ня, но он не мог научить тебя жить без него.

Он был и ее единственным другом тоже.

Иногда, чтобы двое людей встретились, кто-то третий должен умереть.

Гораздо чаще, чем вы думаете.

Всю дорогу, пока мы добираемся до ее небольшого домика в частном секторе на краю города, Ханна продолжает что-то говорить, как будто тишина токсична для меня. Она рассказывает мне о парнях из Мукачево, которые до самого отъезда ходили по ее дому, общаясь друг с другом по-венгерски.

– Клосс чой, – говорил один.

– Эдьенэш лабок, – отвечал другой.

Я представляю себе, как по моему дому ходят двое, постоянно говорящие на венгерском языке.

– Гэйеш шрац, – говорит один.

– Сып попши, – отвечает другой.

Мне по-прежнему кажется, что этот мир придумали наркоманы. Если Бог в самом деле существует, я хочу найти ту дрянь, которой он закидывается.

Ханна снимает верхнюю одежду, вешает ее на крючок возле входной двери, и неожиданно я вспоминаю иллюстрацию разницы между оперативными и процессуальными мероприятиями. Если через окно закрытого дома удается разглядеть вешалку, на которой висит куртка, похожая на украденную с места преступления, то проводится оперативное мероприятие. Аккуратно взламывается форточка, и кто-то из оперов влезает внутрь. Он снимает курточку и выбирается назад тем же путем. Куртку показывают свидетелю, который подтверждает, что да, особые приметы совпадают, это действительно она. Опер снова пробирается в дом тем же путем, вешает куртку на место и вылезает, после чего форточка закрывается так, чтобы скрыть следы взлома. Далее следуют процессуальные мероприятия – следственные действия. Опера объясняют все следователю, и тот получает у прокурора района ордер на обыск. В присутствии понятых и все того же свидетеля дверь взламывается, куртка изымается, описывается и помещается на склад вещдоков.

Ума не приложу, откуда я это знаю. Но память об этом всплывает у меня в голове так быстро и легко, что меня передергивает.

– Нам нужен уксус, – говорит Ханна. Чтобы сварить ширь, нужен уксус. – Не раздевайся, сходи за уксусом. Не бери яблочный и не бери виноградный. Обычный столовый уксус. Одну бутылку.

Я не раздеваюсь. Я иду за уксусом.

На улице все так же холодно, как и минуту назад, и мне приходит в голову, что если граница Европы действительно проходит по нулевой изотерме января, то Украина, пожалуй, находится где-то недалеко от Китая. Страшнее всего ветер – в степи, даже при плюсовой температуре, у тебя всегда будет ощущение, что он выдувает из тебя душу.

Если бы древние греки жили в современной Украине, они бы решили, что человек умирает, когда ветер уносит его душу на север.

Я иду в комок на остановке. Комок – это большой киоск, разросшийся до двадцати квадратных метров, что дает право легально продавать водку. Обычно водкой торгуют из-под полы, отстегивая долю ментам и налоговым инспекторам, но здесь, видимо, владелец решил все сделать по правилам. В этой стране еще остались люди, желающие делать все по правилам.

В комке есть дверь: он претендует на то, чтобы называться магазином. Внутри целых полтора квадратных метра площади для перемещения. Если в комок вместе с тобой зайдет еще пять человек, ты не сможешь повернуться. Кроме этого, там есть семьдесят различных сортов водки, а также пиво, вино, коньяк и покосившийся прилавок, у которого вместо одной из ножек – четвертый том «Истории Великой Отечественной Войны Советского Народа» под редакцией П. Н. Поспелова.

Мне нужен уксус.

Продавщица – женщина со взглядом привокзальной проститутки, пергидрольными волосами, затасканным бараньим жилетом и сигаретой «Голуаз» в пожелтевших пальцах – оторвалась от своих мыслей, чтобы смерить меня долгим оценивающим взглядом.

– У вас есть уксус? – спрашиваю я и почти физически чувствую, как она напрягается. Конечно же, уксус может понадобиться для миллиона различных дел. Например, я решил приготовить салат. Или я делаю сдобное тесто. Или я ставлю химические опыты, и мне нужна какая-нибудь не слишком дорогая кислота. Но почему-то мне кажется, что она правильно поняла мой вопрос.