Мария Галина - Красные волки, красные гуси (сборник)

Янис послушно поднял весла.

– Ну? – спросил папа Сатырос, который был глуховат.

– Таки ничего, – сказал Ставрос. – Янис, греби дальше.

Янис послушно опустил весла и сделал сильный гребок. Мышцы на его спине красиво напряглись. Янис любил свое тело, свои красивые мышцы, белые свои зубы и черные усы. Он любил себя весело и легко, потому что знал, что его красота доставляет удовольствие – и Зое, и прачке Медее, обстирывавшей рыболовную артель на Лимане, и темнокудрой Рахили, пасшей своих козочек на выжженных жарой склонах. Он любил сам смотреть на себя в мутное бритвенное зеркальце и все старался повернуться к себе в профиль, потому что в профиль он был особенно красив. Жаль только, что сын пошел в Сатыросов.

Темная громада фелуки встала перед ними неожиданно; Янис чуть не врезался в борт, сидящий на руле Ставрос ловко вывернулся, и шаланда подошла к фелуке впритирку. Фелука стояла темная, со спущенными парусами, на борту не горело ни одного огня.

– Спят они там, что ли? – пробормотал папа Сатырос.

Вода билась о борт фелуки, мачты терялись в тумане.

– Это точно «Яффо»? – спросил Янис.

– Нет, – злобно сказал папа Сатырос, – это «Летучий голландец». Видишь огни на мачтах?

– Типун вам, папаша, на язык, – флегматично заметил Ставрос.

Шаланда болталась на воде, норовя врезаться в фелуку носом. Янис опустил в воду одно весло и принялся табанить. Какое-то время ничего не происходило.

– Крикнуть? – с надеждой спросил Янис, которому надоело.

– Я тебе крикну! – прошипел сквозь зубы папа Сатырос и тут же приложил рупором руки к усам и крикнул:

– Эй, на фелуке!

– А-а! – откликнулись сверху. Остальные звуки съел туман.

– Спите, что ли? – воззвал Сатырос наверх. – Эй! Эфендим!

– О-уу! – откликнулись сверху.

Темный человек, перегнувшись с темного борта фелуки, протянул темный тюк. Папа Сатырос осторожно, как ребенка, принял его и уложил под скамью. Полдюжины тюков плотно легли на дно шаланды.

Фелука качнулась на воде, взвились треугольные паруса.

– Пошла, красавица, – крикнул папа Сатырос. – Эй, там, на фелуке! Хошчакалын, что ли!

– Оу-а! – отозвались на фелуке.

– Ставь парус, Янис, черт ленивый, – заорал папа Сатырос. Янис торопливо потянул шкот. Шаланда, лихо накренившись, пошла под парусом. Янис, нещадно третируемый семейством Сатыросов, на самом деле был отменным мореходом, и «Ласточка» легко неслась по волнам, оправдывая свое название.

– Они слева! – закричал Ставрос. Звуки мотора пограничного баркаса доносились как-то урывками, словно туман пережевывал их.

– Эх, не выдай, родная! – Сатырос отодвинул сына и сам сел на руль.

Ставрос, присев на корме, широко расставив руки и оперев локти о фальшборт, целился в темноту из нагана. Фонарь патруля тусклым пятном мелькал во тьме, «Ласточка» взлетала на волне и вновь опускалась, брызги летели в греческие лица, и звуки чужого мотора, вернее, обрывки их, доносимые ветром, затихали вдали. Янис убрал парус, а Сатырос вновь уступил место на руле сыну.

– Всё, – сказал Сатырос, раздувая усы. Вон ту акацию на обрыве различаешь? Держи на нее, там пещера в скале.

– Мне ли не знать, папаша? – лениво ответил Ставрос.

Звуки пограничного мотора привели его в веселую ярость, и сейчас казалось, что в его черных густых волосах трещит атмосферное электричество. Шаланда, убрав киль, скользнула в укромную бухту, и Янис, как самый бесправный член команды, спрыгнул в воду и принял груз на руки.

– Положь там за камни и давай обратно, – велел Сатырос, ласково похлопывая «Ласточку» ладонью по борту.

Над обрывом уже стояла телега, сонная лошаденка кивала головой, и деловитые люди господина Рубинчика спускались по обрыву, прижимая шляпы рукой, чтобы не снесло ветром.

– Ну, как? – крикнул один.

– В лучшем виде, – ответил папа Сатырос и закурил самокрутку. – Господин Рубинчик таки будет доволен.

Южное солнце нещадно палило горячие головы биндюжников, но они продолжали нехитрый обед, макая булку в оливковое масло и заедая греческими маслинами. Рядом огромные мохнатые битюги сонно переминались с ноги на ногу; вот их-то головы заботливо прикрывали соломенные шляпы со специально проделанными дырками для ушей. Пахло дегтем, разогретыми досками, лошадьми и сухими водорослями.

– Сатырос, люди кажуть, пограничный катер вчера таки висел у вас на хвосте? – спросил Мотя Резник, макая краюху хлеба в золотое оливковое масло.

– Еще ни один урод, – сказал Сатырос, – не открутил «Ласточке» ее хвоста. Ну, сходили, ну вернулись…

– И хорошо сходили?

– Господин Рубинчик будет доволен, – коротко ответил Сатырос.

– Слышал за Гришу Маленького? Он таки взял мыловаренный завод на Генцлера. Унес товару на четыреста миллионов рублей. А заодно совершенно случайно изнасиловал счетовода гражданку Розенберг.

– Что такое в наше время четыреста миллионов? – флегматично спросил Сатырос и отхлебнул из кружки.

– Оперуполномоченный товарищ Орлов поклялся, что не успокоится, пока не возьмет Гришу Маленького, – сказал Мотя Резник.

– Круто берет новая власть, – согласился Сатырос.

Разговор затих сам собой, слышно было, как мелкие волны лениво плескались о сваи.

– Гляди-гляди, – сказал Мотя, – этот фраер, Яшка Шифман, идет.

Яшка Шифман шел по пирсу, брезгливо отшвыривая носком лакированного штиблета гнилых мидий, выброшенных сюда позавчерашним штормом.

– Привет почтенному собранию, – сказал он, приподнимая канотье.

– Будь здоров, – лениво ответили биндюжники.

– Папа, – сказал Яшка, оборотясь к Сатыросу, – вас баснословно хочет видеть господин Рубинчик.

– И что от меня нужно господину Рубинчику? – поинтересовался грек.

– А это вам скажет сам господин Рубинчик, папа. Он чекает на вас у «Гамбринусе». Дуже нервный он сегодня, господин Рубинчик. Нерадостный.

– Скажи господину Рубинчику, папа будет, – сказал Сатырос и закусил маслиной.

Яшка еще раз приподнял канотье и пошел прочь, по пирсу.

– Не те маслины нынче пошли, – сокрушенно сказал Сатырос, – вот до войны были маслины так маслины, не поверите, Мотя, с вот этот мой палец!

Господин Рубинчик сидел за отдельным столиком в «Гамбринусе» и кушал жареную скумбрию. Папа Сатырос прошел между столиками, отодвинул стул и сел рядом с господином Рубинчиком.

– Вы позволите? – спросил он для порядка.

– Позволяю, – коротко ответил господин Рубинчик и промокнул салфеткой усики.

Папа Сатырос велел принести себе пива и сидел в ожидании, положив на скатерть огромные черные руки. Половой принес пиво в огромной кружке, шапка пены переваливалась через край.

– Ваше здоровье, – сказал папа Сатырос и нежно подул на пену.