Мария Галина - Красные волки, красные гуси (сборник)

Не галлюцинация – иллюзия. Воздушные зеркала, выпуклые и вогнутые воздушные линзы, любой предмет кажется то больше, то меньше, чем он есть на самом деле; то, что прячется там, за обломком скалы – просто раненая лиса, их тут полно. Отсюда и мухи.

– Сейчас светло, – Уля по-прежнему говорила шепотом, – надо успеть. Когда станет темно, будет совсем плохо.

Он хмыкнул. Ночь в пустыне наступает стремительно.

– Смотри! Смотри!

Она схватила его за руку. Пальцы у нее были цепкие и горячие.

Сначала он не понял – птицы и птицы. Потом спохватился – пара уток летела над глинистыми холмами, порой почти касаясь земли. Утки действительно были красными – ярко-алыми, с пурпурным и золотистым отливом – лишь миг спустя он понял, что всему виной яростный закат, окрасивший их оперенье в тона, скорее присущие радостным птицам райских островов.

– За ними. – Уля подпрыгивала от нетерпения, продолжая тянуть его за руку. – Туда, туда.

Утки, пролетев еще немного, уселись на купол полуразрушенного древнего строения. Они все еще казались красными – но уже цвета дотлевающих угольев. Самые обычные птицы. В отличие от него самого, они были частью окружающего ландшафта. Они были дома.

– Туда, – торопила Уля.

Он вырвал руку. На запястье остались красные следы от ее маленьких пальцев.

– Уля, – сказал он, – я передумал.

– Ты что? – Ее узкие глаза отразили уходящий огонь заката. – Дурак? Нельзя «передумал». Надо скорей!

– Зачем? – спросил он.

– Гнездо. Они покажут гнездо!

Он покачал головой и понял, что звук, все время тревожащий его, умолк. Мухи прекратили жужжать и пропали – близилась ночь.

– Уля, – сказал он шепотом, потому что в небе стали медленно зажигаться зеленые звезды и мир вокруг настоятельно требовал молчания и тихой нежности. – Уля, зачем все это? Я больше не хочу ловить животных. Не хочу их убивать. Даже эти зоопарки, эти вольеры… Да, я знаю, ходить вот так, с ружьем и силками, – это побег, единственный способ побега в наше время, другого способа нет, в городе сейчас гораздо легче пропасть, чем в горах, смешно да? По городу ночью ездят черные машины, бесшумные машины, и люди, перетянутые в рюмочку скрипучими ремнями, люди с кожаными портупеями, входят в подъезды чужих домов и уходят с добычей. И пока ты там, это может случиться с тобой в любую минуту. Как это случилось с моим профессором. С отцовским сослуживцем. С моим соседом-командармом… Но разве я не стал таким же воронком в ночи – для малых сих? Клетка в зоопарке, из которой выход – только в мусорную печь… десять лет без права переписки… какая разница? У них маленькая жизнь, полная опасностей, – лиса там, сова в ночи, я не знаю… ну а я – как бы сверх того. Как бы лишнее зло, карающий огонь, судьба, мельница смерти, разлука с близкими, с домом… Зачем мне это? Я устал, Уля. Каждый раз, когда я возвращаюсь в город… моя жизнь прекращается. Я не живу, я просто считаю дни до новой экспедиции. До нового поля. Но ведь есть другие способы выжить. Ведь можно просто… поселиться в заповеднике, на кордоне… никуда не уезжать, смотреть, как природа меняет наряды, как…

Ему ни с того ни сего вспомнился веселый бешеный взгляд Михаила Рычкова, и он осекся.

– Или уехать в маленький город, – сказал он безнадежно, – совсем маленький. Учить детей. Ходить с ними в походы по родному краю… Разве это не…

Уля вдруг толкнула его кулачком в грудь так злобно и яростно, что он не удержался, пошатнулся и с размаху сел на сухую землю.

– Ты что? – спросил он растерянно. – С ума сошла?

Вопрос прозвучал нелепо – поскольку мысль о безумии Ули все время маячила где-то на задворках сознания. Он остался один на один с сумасшедшей – в совершенно безлюдной, дикой местности.

Уля вдруг выругалась, замысловато и крепко, чего он никак не мог ожидать от скромной местной девочки. Скорее всего, сказалась суровая школа Рычкова.

– Э! – сказал он. – Полегче!

– Ты зачем? – Теперь она плакала злыми сухими слезами. – Зачем говорил? Зачем врал? Говорил, ищешь красную утку. Я поверила. Привела тебя. А сам…

– Я не врал, – сказал он беспомощно. – Я просто… ну вот подумай, Уля… вот сейчас я поймаю взрослую особь… взрослую птицу…

– Нет!

– Посажу ее… куда? В мешок? У меня есть специальный такой мешок. Увезу ее от ее пары, от ее гнезда. От ее дома.

– Нет! Гнездо! Гнездо!

– Что?

– Нужно гнездо, птица покажет! Покажет, где гнездо!

– Да мне и не заказывали гнездо, Уля. Разве что… птенца тоже нелегко довезти, впрочем.

– Тебе не нужно гнездо? – изумленно спросила Уля, закатившееся солнце продолжало страшно и неестественно полыхать в ее черных глазах. – Зачем ты врал? Значит, ты ищешь камни? Как искали те, мертвые?

– Какие мертвые? Какие камни? Да что вы все твердите одно и то же!

– Страшные камни, камни-убийцы. Те, что молчат, лежат и убивают.

– Нет, – сказал он сердито, – ничего я знать не знаю ни про какие камни-убийцы. Я ищу животных. Искал. Тьфу ты!

– Тогда пошли, найдем гнездо.

Опять двадцать пять. Разговор пошел по кругу, впрочем, от сумасшедшей чего ждать? Хуже всего было то, что и в своей собственной нормальности он уже не был уверен. Что тут творится такое, что сводит людей с ума?

– Уля, – сказал он проникновенно, – ну его, это гнездо. Лучше давай выбираться отсюда. Ты говорила, тут есть вода. Наберем воды и пойдем. Ночью, по холодку. Где тут вообще ближайший населенный пункт?

Уля как-то странно замычала, неразборчиво, словно сжимала зубами тряпку.

Он в ужасе взглянул на нее: бледное пятно лица плавало в наступивших сумерках, словно воздушный шарик. Она бессмысленно таращилась, пытаясь что-то выговорить, и он, проследив направление ее взгляда, тоже окаменел.

То, что пряталось за камнем, теперь стояло перед ними, пошатываясь на четырех лапах – влажно и черно блестя в полумраке; глаза, самосветящиеся бледным молочным светом, выкачены как два мутных рыбьих пузыря…

– Это… – Он понимал, что нужно стрелять, но не мог заставить себя пошевелиться. – О господи!

«От страха ночного и от стрелы, летящей днем» – неожиданно всплыло в памяти, а он и думать забыл, что помнит.

Зверь стоял, покачиваясь на высоких ногах, потом медленно припал к земле. Все движения его были замедлены, точно он двигался в воде, но не оставляли сомнения в намерениях животного. Уля взвизгнула и бросилась прочь, слепо, не разбирая дороги, он, сбросив наваждение, сумел наконец преодолеть столбняк, подхватил ружье и выстрелил – бессознательно, поскольку разум его все еще не в состоянии был осмыслить происходящее. Вспышка на миг выхватила из темноты алое влажное мясо морды, белые глаза без век, оголенные до корней острые зубы.

Отдача ударила в плечо, одновременно выстрел отбросил нечто, заскулившее и перевернувшееся на лапах, и только когда он увидел, как нечто медленно, неуверенно, но упрямо вновь поднимается с земли, он тоже бросился бежать, как утопающий за соломинку хватаясь за бесполезную «ижевку», которая сейчас только мешала ему в беге. За ним двигался влажный, блестящий сгусток тьмы.