Ирина Волчок - Журавль в небе

— Поехали отсюда.

— Я так понял, что на поминки не поедем? — спросил Сережа не оборачиваясь, но внимательно поглядывая в зеркало.

— Нет, ну их… Давай домой. Сами помянем, — решила Ленка, не дождавшись от Тамары никакой вразумительной реакции.

Дома вдруг обнаружилось, что Юрия Семеновича помянуть нечем — не было в доме ни капли спиртного. Николай посмотрел задумчиво на впавшую в прострацию Тамару и без конца хлюпающую Ленку, молча оделся, ушел, вернулся с бутылкой водки, молча же вытащил из кухонного шкафа простые стеклянные стаканы, разлил водку поровну, сунул один стакан Тамаре в руку, Ленка тоже взяла стакан, и Николай взял, а на столе остался еще один — для кого?

— Кто-нибудь еще будет? — спросила Тамара, глядя на этот лишний стакан.

— Нет, никого больше не будет. Так положено, — сказал Николай и выпил свою водку.

Ленка всхлипнула и тоже выпила свою водку, а потом уже встала, полезла в холодильник в поисках закуски.

И Тамара тоже выпила свою водку, мельком вспомнив, что никогда в жизни столько водки не пила. Ну и напрасно не пила — вон как сразу все… отодвигается, что ли. Пропадает. И становится легче.

А потом оказалось, что уже поздний вечер, она лежит на диване в гостиной — в том же платье, в котором вышла утром из дому, — с большой подушкой под головой и укрытая клетчатым пледом. Нестерпимо болела голова, и сердце тоже болело, и спину ломило, и суставы выворачивало… И к тому же тошнило. Доносящиеся со стороны кухни голоса казались неестественно громкими, но ни одного слова она разобрать не могла. Заболела она, что ли? А, нет, она не заболела. Она напилась, поминая Юрия Семеновича, который погиб потому, что она позвонила ему в пять часов утра. Она не собиралась звонить ему. Она собиралась звонить не ему. Это нечаянно получилось. И как теперь с этим жить? И даже заплакать не получалось, хотелось заплакать — а не получалось, сил не хватало.

Потом она, наверное, опять уснула, потому что когда опять открыла глаза — было уже утро. Совсем раннее утро, но из кухни уже — или все еще? — доносились голоса. Нормальные негромкие голоса, но она слышала каждое слово: Наташка с Николаем обсуждали, чем кормить маму. Тамара с кряхтением поднялась, недоверчиво оглядела себя: теперь на ней был халат. Это в каком же она была состоянии, если даже не помнит, как ее переодевали? Голова все еще болела, и вообще было как-то противно. Опасливо оглядываясь на кухонную дверь, она торопливо юркнула в ванную, до отказа открыла оба крана и влезла под душ, с трудом держась на ногах под обрушившимся на нее водопадом. Через пятнадцать минут она уже вошла в кухню вполне похожая на человека, приглаживая рукой мокрые волосы и виновато отводя глаза.

— Ты как? — бесцеремонно поинтересовалась Наташка. — Головка бо-бо? Или ничего?

— Замолчи, — оборвал дочь Николай. — Тут не гулянка была, ты прекрасно знаешь… Тамар, выпей вот это.

Тамара молча взяла чашку, попробовала — ну и кислятина — и быстро выпила все до дна, и даже осадок со дна выпила, который оказался еще кислее. Интересно, что они ей подсунули?

— Обыкновенный чай, — объяснила Наташка, с интересом наблюдая за матерью. — Отец туда горсть аскорбинки вбухал. Очень способствует с бодуна.

— Натка, я тебя предупреждал, — начал Николай угрожающе.

Но Тамара махнула рукой, села за стол и, глядя на свои сложенные на столе руки, виновато спросила:

— Что, все так плохо было? Я ничего не помню.

— Да ладно тебе, — в один голос сказали Наташка и Николай. Переглянулись и в один голос опять сказали: — Бывает, не бери в голову.

Потом они вместе позавтракали — молча и быстро, как всегда, — и стали, как всегда, одновременно собираться. Наташка, как всегда, не могла найти свежий стержень для гелевой ручки и вполголоса ругала свой проклятый юридический, Николай — как всегда! — порвал шнурок и тяжело размышлял, что теперь делать — искать шнурки или искать другую пару ботинок. Тамара, как всегда, в последнюю минуту сушила недосохшие волосы феном, искала для Наташки гелевые стержни, вынимала из специального ящичка в шкафу десяток пар новых шнурков — на выбор, — проверяла, все ли одеты по погоде, не забыл ли кто свои ключи от квартиры, у всех ли есть деньги на обед и непредвиденные расходы, выключены ли газ, свет и вода, закрыт ли балкон и открыты ли форточки. Все опять было как всегда, будто и не случилось ничего такого, о чем стоило помнить и говорить.

И на работе все было как всегда. Ну, погрустили немножко, потревожились, все-таки крупнейший партнер был, от него многое зависело. Но мы и сами крепко на ногах стоим, у нас и другие партнеры есть, и еще будут. Кое-кто заходил к Тамаре в кабинет, осторожно вызнавал или в лоб спрашивал, что у них теперь изменится. Она понимала, что спрашивают люди в общем-то о себе, о своей судьбе — не будет ли каких кадровых передвижек или сокращений. Она думала, что, скорей всего, ничего ни для кого не изменится, хотя до сих пор почти треть штата в «Твоем доме» и в «Стройинвесте» была общей. Кто бы «Стройинвест» к рукам ни прибрал, а работать-то он все равно с кем-то должен. Все останется по-прежнему.

Ближе к полудню заглянула Оля, почему-то очень таинственно сообщила:

— Михаил Яковлевич звонит.

— Какой Михаил Яковлевич? — не поняла Тамара. — Некогда мне. Пусть им кто-нибудь другой займется.

— Да как же другой? — изумилась Оля. — Михаил Яковлевич! Юрист Юрия Семеновича! Он вас просит! Говорит — очень важный вопрос!

— Соедини, — буркнула Тамара и машинально потерла грудь, ощутив внезапный укол в сердце.

…Нет, все-таки не будет все по-прежнему. Во всяком случае, для нее. Юрий Семенович не оставил никакого завещания, и все его имущество поделят родственники, ближние и дальние, которых оказалось неожиданно много, особенно дальних. Они поделят три его квартиры в разных городах, и четыре его машины, включая разбитую, и типографию в Финляндии, и магазинчик сувениров в Париже, и рыболовецкий сейнер на Дальнем Востоке, и сыроваренный заводик там, и новое издательство здесь, и виллу где-то на берегу, и магазин в центре города, и коллекцию того, и коллекцию сего, и его книги, картины, костюмы, часы, «дипломаты», галстуки, башмаки, одеколон, бритву… Они поделят все, что принадлежало ему. Но «Стройинвест» они делить не будут. Потому что «Стройинвест» принадлежит вовсе даже и не Юрию Семеновичу. Да-да, давно уже, почти месяц. Вот документы, все как положено. Это задумано как свадебный подарок. Извините, ради бога, извините, не хотел напоминать, но что ж теперь поделаешь… Конечно, теперь уже не свадебный, но все равно подарок, все оформлено, все по закону. И загородный дом, ну, вы знаете, дача эта, мы все ее знаем, — так вот, она тоже подарок, со всем, что там находится, и все налоги уплачены, и дарственная, и все в порядке, вам только придется вступить во владение. И не можете ли вы сказать, кому предназначалось вот это: «Наполеон, Александр Македонский и мать Тереза! Я вас всех люблю». В этой шкатулке украшения. Я думаю, камни не самые дорогие, но работа удивительная, эксклюзив, несомненно, эксклюзив. И вы не знаете, для кого это? Извините, я вам не поверю. Я думаю, вам следует это взять. Об этом никто не знает, он хранил это в моем сейфе. Он мне доверял. Во всем. Теперь вот вы… Я могу надеяться, что мое место в фирме останется за мной? И на тех же условиях? Да, конечно, мы потом поговорим обо всем, я все понимаю…