Илья Стогоff - 2010 A.D. Роман-газета

Литература вовсе не мертва, как уверяют ТВ и газеты. Книжки пишутся, стихи читаются, печатный станок работает по полной. Только все это уже давно никому не интересно.

Никому-никому-никому на свете.

Прозаики прихлебывали из бокалов такого размера, что в них можно было окунуть раскрытый зонтик, и вели концептуальные разговоры:

– Сегодня в прозе нет героя. Вот скажи, кто сегодня может считаться героем?

– Никогда не думал об этом. Может быть, я?

– Раньше и проблемы такой не было. Героев была целая куча. А теперь? Кто выражает эпоху? Менеджеры? Герои сериала «Про Сашу и Машу»? Или, наоборот, нацболы? Затянутые в кожу террористы? Если нет героя, то нет и прозы. О чем писать?

– Не о чем писать – не пиши.

– А никто и не пишет. Пелевин уехал жить в Германию, Акунин не вылезает со своей виллы во Франции.

– Ты всерьез считаешь Акунина прозаиком?

С джентльменами стояла дама: пожилая поэтесса, прославившаяся еще лет двадцать назад строкой: «Я член сосала, он был длинный». Она была бы не очень симпатичной даже в том случае, если бы родилась мужчиной. Толстые ноги, пара вплетенных в жиденькую прическу африканских косичек. Напитки ей подливал застенчивый малый, известный тем, что как-то в разгар полемики о творчестве Розанова с размаху въехал ногой в мошонку оппоненту, да так лихо, что тот отъехал на «скорой».

Культура, которую создавали деятели, больше всего напоминала похмельный мираж, когда в мозгу лопаются тухлые пузыри и ты не понимаешь, в каком мире находишься. Благодаря этим ребятам так чувствует себя и вся остальная страна. Когда-то давно я общался с ними довольно тесно. Потом перестал. Для деятелей то, чем я занимаюсь, было непонятно и неинтересно. Мне немного скучным казался их образ жизни. Я без конца мотался по свету и пытался разобраться с пожирающими меня истериками. А у ребят был уютный, раз и навсегда распланированный ритм жизни. Утром, сполоснув похмельные рожицы, деятели расползались по редакциям. Вечером они встречались в подвальной галерее «Борей», пить в которой запрещено, но деятели все равно пили. Раз в год – премия «Национальный бестселлер». Остальное время – разговоры о Платонове и вонючие папиросы. Никуда дальше Петроградской стороны деятели не выезжали, а когда я пытался рассказать, что в мире, помимо галереи «Борей», есть что-то еще, они смеялись и не верили мне.

Помню, несколько лет назад меня пригласили на писательский фестиваль, который проходил в тихом австро-венгерском городке, стоящем на берегу Адриатики. Участвовали в основном местные авторы, а из приглашенных знаменитостей были всего двое – я и нобелевский лауреат Орхан Па-мук. Утром первого дня в кафе при гостинице я выпил, наверное, семь чашек крепчайшего эспрессо, а когда потом пошел в туалет, то обнаружил, что нобелевский лауреат стоит у писсуара справа от меня.

Я вытянул шею и попробовал посмотреть, обрезан турецкий прозаик или нет. Однако с той позиции, где я стоял, разглядеть хоть что-то не получалось. Памук узнал меня и поздоровался. В кафе из туалета мы с ним вернулись вместе. А год спустя он заехал в Петербург, чтобы представить новый роман. Издатель просил познакомить турка с какими-нибудь русскими авторами, и я сдуру взялся организовать встречу.

Выглядело то мероприятие еще нелепее, чем сегодняшний прием. Нобелевский лауреат Памук пытался что-то объяснять деятелям отечественной культуры, но у тех были лица парнокопытных. В своей новой книге, как и во всех предыдущих, Памук говорил о Турции – странной стране, которая считала себя вполне европейской, да только сами европейцы не спешили видеть в ней родственницу. О цивилизации, застывшей между двух миров, и о том, возможна ли вообще встреча Востока и Запада. Ему казалось, что русским все это должно быть интересно. В самом конце он сказал, что был бы рад ответить на вопросы. В зале повисла долгая-долгая тишина. Потом один из прозаиков наконец поднялся и спросил: а не является ли уважаемый г-н Памук родственником абхазского поэта по фамилии Джопиа? А то уж больно похожа у них форма носа. Других вопросов так и не появилось.

Музыку выключили, и консул произнес небольшую речь, в которой поблагодарил присутствующих за то, что они пришли, и выразил надежду на что-то, чего я не расслышал. На этом официальная часть была закончена. Разогретые деятели культуры перешли к напиткам покрепче. А я наконец разглядел в толпе Кирилла.

– Наконец-то! Я думал, ты уже не придешь.

– А я думал, что ты научишься хотя бы здороваться.

Кирилл пожал мне руку и улыбнулся. Одеколон у него был хороший. Куда дороже, чем мой. Я действительно был рад видеть этого парня. А он, наверное, был рад видеть меня.

– Хорошо выглядишь. Загорел.

– Люблю похвалу. Даже если это и вранье.

– Ты пьешь алкоголь?

– Ну, раз уж ты об этом напомнил…

Мы взяли еще по бокалу, встали у окна (там было не так шумно), я спросил, как жизнь, и Кирилл рассказал, как жизнь. Московский журнал, для которого он теперь пишет, несмотря на общемировой финансовый кризис, продолжал неплохо платить. Начислялись не только гонорары, но и возмещение за накладные расходы. Кириллу оплатили поездку в Ростов (брал интервью у группы «Каста»), а как только станет совсем холодно, он со своей новой девушкой собирается съездить к морю. Других новостей нет, а как живу я?

Я поискал глазами, куда бы поставить бокал.

– Не знаю. Пока еще не понял.

– Надолго домой?

– Пока не знаю. После той жизни, которую я вел последние годы, думаю, мне потребуется некоторый курс реабилитации.

– Чтобы опять вспомнить, как жить впроголодь и делать деньги из ничего?

– А чем плохие умения?

– Что-то подсказывает мне, что скоро ты захочешь переехать в Москву.

– С какой стати?

– Нет? Не поедешь? Тогда на какие деньги ты будешь жить? А в Москве ты бы стал другим человеком.

– Честно говоря, я бы предпочел остаться тем же самым человеком. Ну может быть, только немного поменять форму носа.

– Все равно уедешь.

– Слушай, я только приехал. Какая Москва? Жена еще даже не успела выучить, как меня зовут.

– Жена – это хорошо. А в этом городе работы ты все равно не найдешь.

– По крайней мере попытаюсь.

– Ну-ну. Если передумаешь, я еду только в понедельник.

– Не передумаю.

Прозаики орали все громче. Возможно, у них эта стадия вечеринки подразумевала драку. Большинство деятелей были, ясное дело, евреями. Из тех евреев, которые ведут себя противнее любого русского. Дедушки писателей приезжали в столицы из своих нищих местечек, брались за любые халтуры, терпели любую дискриминацию, помогали землякам и упорно лезли наверх. Так они покорили Нью-Йорк, а чуть позже и Москву. Дедушкам приходилось несладко, зато их внуки теперь отлично себя чувствовали.