Дина Рубина - Больно только когда смеюсь

Мы остались вдвоем в пустом зальце. Тихо журчала вода в каком-то приспособлении для рыбок в аквариуме… Молодой человек молча ушел на кухню и минут десять отсутствовал… Потом явился с подносом. Лицо его по-прежнему было бледным и каким-то опрокинутым.

— Ваша цыпленка, — спокойно сказал он, ставя передо мной тарелку и раскладывая приборы.

Я мягко проговорила, коснувшись его руки:

— Не огорчайтесь… Все, что было тут сейчас… ровным счетом ничего не значит… Это театр.

Он ничего не ответил, ушел, но видимо, в знак признательности, поставил мне старую трогательную песенку Джо Дассена, под которую одна в пустом уютном зале я задумчиво догрызла замечательно прожаренного цыпленка.

— ЧУЖАК ЗА ГРАНИЦЕЙ ВСЕГДА ПРИВЛЕКАЕТ К СЕБЕ ВНИМАНИЕ. А РУССКИЕ ЗА ГРАНИЦЕЙ — ОСОБАЯ ТЕМА. ОДНО ВРЕМЯ ОТНОШЕНИЕ К НАМ, В ЧАСТНОСТИ, В ЕВРОПЕ, БЫЛО БРЕЗГЛИВОЕ. СОГЛАСНЫ? ИЗМЕНИЛОСЬ ЛИ ЭТО ОТНОШЕНИЕ, ПО-ВАШЕМУ, ЗА ПОСЛЕДНИЕ ДЕСЯТЬ-ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ? И ПОЧЕМУ? МЫ, РУССКИЕ, ИЗМЕНИЛИСЬ, ИЛИ ДЕЛО В ДРУГОМ?

— Русские за границей — особая тема, а я скажу, израильтяне за границей — особая тема. Уверена, что татары за границей, тоже — особая тема. Человек за границей вообще чаще всего выглядит чужаком и идиотом, чувствует себя хоть чуть-чуть, но не в своей тарелке, и вечно попадает впросак. Щедрин, кажется, писал, что в Европе россиянину все кажется, будто он что-то украл, а в России — будто что-то продал.

В Европе любой иностранец — особая тема, вы разве не заметили? Европа вообще брезглива. Французы в этом переплюнули всех, но и остальные хороши. Изменилось не отношение к русским, изменился наш статус. Заработки наши изменились. Если в каком-нибудь девяносто пятом, выезжая в Париж, вы готовы были остановиться в мерзейшем дешевом пансиончике, где в грязном и тесном холле торчит за стойкой ленивое и равнодушное быдло, то сегодня вы можете позволить себе номер в приличном (или даже очень хорошем) отеле. А там персонал вышколен. Он может думать о вас что угодно, но мышцы лица держит правильно натянутыми. И если вы с ним заговорите по-английски, а не по-французски непременно, то он обязан ответить вам по-английски, а не отвернуться с кривой гримасой, как это было с нами году в 94-м в одной (да и не в одной) дешевой забегаловке на Монпарнасе.

В Европе россиян, по крайней мере, не отчитывают за внешнюю и внутреннюю политику их государства. А вы попробуйте оказаться в какой-нибудь высокоинтеллектуальной, университетской или журналистской компании где-нибудь в Европе, будучи израильтянином. Чего только вы не услышите!

Есть любимый израильтянами анекдот на эту тему, который я не поленюсь привести тут полностью:

«Прохлаждаясь в парке Тюильри, в Париже, турист-израильтянин видит, что гигантский ротвейлер напал на гулявшую с ним пятилетнюю девочку. Парень (резервист-десантник, понятно) бросается на собаку и душит ее голыми руками. Окровавленную, но живую девочку увозит машина „амбуланса“, а вокруг израильтянина собираются возбужденные журналисты:

— Назовите ваше имя, месье, и завтра весь город узнает, как отважный парижанин спас ребенка!

— Я не парижанин, — улыбаясь, сообщает парень.

— Неважно, вся Франция узнает, как отважный француз спас от смерти девочку!

— Я не француз, — замявшись, говорит турист.

— И это не беда! Назовите свое имя, и завтра вся Европа узнает, как отважный европеец спас девочку от гибели!

— Я… не европеец…

— А кто же вы?!

— Я — израильтянин.

Смена выражения на лицах.

— Завтра весь мир узнает, что израильтянин убил собачку пятилетней девочки! — отчеканивает журналист».

Помнится, после выхода одной из моих книг в австрийском издательстве меня пригласили выступить перед читателями и журналистами. Я сидела за столом, радом со мной — переводчица этой книги. Почти все вопросы были на политические темы; я человек неполиткорректный, резкий, прямо скажем, человек, — поэтому моя милая переводчица по мере развития сюжета алела и алела щеками, наливаясь напряжением все более высоковольтным.

Наконец, одна из журналисток поднялась и поинтересовалась — понимаю ли я, что чувствует палестинская мама…

Я смотрю — моя переводчица совсем сварилась, опустила голову, бормочет:

— Надо немедленно прекратить эту неприятную тему… немедленно… переключить… остановить…

— Вот что, Ирэна, — сказала я ей твердо. — Сейчас вы переведете слово в слово все, что я стану говорить. Прошу не смягчать и не сокращать…

Таким, вот, образом, за те пять дней, пока я находилась в Австрии и Германии, я давала интервью самым разным журналистам. И в каждом фигурировала пресловутая «палестинская мама». Когда напоследок моя издательница робко объявила, что сегодня на ярмарку (дело происходило в Лейпциге, на знаменитой книжной ярмарке) у меня придет взять интервью еще одна журналистка, я сказала:

— Нет, увольте. Я исчерпала вербальные методы спора. Я просто побью эту журналистку, и учтите, что это не эвфемизм: драться я умею, я выросла в ташкентском дворе.

Вижу, моя издательница сильно смутилась… да деваться некуда — уже дала слово журналистке.

Ну, думаю, пеняйте на себя!

В договоренное время является в павильоне ярмарки на стенд издательства чудовищная баба: лохматая, в каком-то ватнике, в огромных кроссовках… начинает разматывать проводки… Ну, все, думаю, на эту точно брошусь. Это даже оригинально, и вполне по-русски: скандал-рукоприкладство писателя на книжной ярмарке на фоне своих книг.

Тут лохматое чудо в ватнике включает диктофон и говорит:

— Прежде всего, госпожа Рубина, скажите, каково это: жить в единственно демократической стране региона, окруженной океаном врагов?

И я бросилась на нее. И крепко обняла…

Картинка по теме:

В один из ослепительных осенних дней я опять оказалась в любимой Италии. Просто зарулила по пути из Москвы в Иерусалим. Мы с моей подругой иногда встречаемся так, на нейтральной территории. Нейтральной территорией оказался на этот раз городок Сорренто.

Ив последний перед отъездом день она уговорила меня «шикануть», пообедать в знаменитом рыбном ресторане в порту Марина Пикколо. Стоял жаркий день, вполне обеденное время; к деревянному настилу ресторана, что выдвинут был на сваях прямо в море, выстроилась приличная очередь хорошо одетых людей: ресторан был весьма недешевым. Иногда к вывешенному на треноге меню подваливала какая-нибудь бродячая студенческая парочка, но, едва бросив взгляд на цены, немедленно отваливала.