Глория Му - Вернуться по следам

Я свистнула в два пальца, лошадь оглянулась и побежала ко мне, смешно переваливаясь – была у нее такая домашняя рысь, не для работы.

– Умочка моя, – похвалила я ее и взяла за недоуздок, чтобы отвести в конюшню, а Геша сказал мне напоследок:

– Ты смотри, голой ездой своей испортишь кобылу. Отучишь ее от железа, и она в узде и под седлом будет еще пуще беситься, а Лилька ее думала под конкур поучить. Поняла?

– Поняла…

– Хорошо. Завтра подберем ей трензель помягче и седло пошукаем другое.

Конечно, я поняла, чего ж непонятного? Меня тоже собирались учить «под конкур». Ну, так считалось.

Мы не были спортивной школой, мы были тем, что раньше называли «кружок верховой езды при парково-развлекательном комплексе», а теперь, наверное, сказали бы «студия». Поэтому не было ограничений по возрасту, и Лиля набрала пеструю группу начинашек, были восьмилетние дети, были дети постарше – одиннадцати-двенадцати лет.

Мы не должны были сдавать на разряды каждый год и заниматься каким-нибудь определенным видом спорта – предполагалось, что дети, достигшие успехов в верховой езде, уйдут потом в «серьезные» спортивные школы, и это давало Лиле некоторую свободу, возможность заниматься тем, что ей интересно.

А интересна ей была вольтижировка, в частности гимнастическая вольтижировка.

Насколько мне известно, в то время никто этим видом спорта особенно не интересовался, вольтижировку в седле проходили в качестве вспомогательной дисциплины при подготовке детей к конкуру и выездке, а гимнастическую работали только цирковые.

Лиля не была цирковой. Она была мастером спорта по художественной гимнастике и мастером спорта по конкуру.

Лилин папа был какой-то важной шишкой, вечно разъезжал по заграницам, поэтому к ее «шалостям» в спорткомитете относились снисходительно – мы часто выступали на открытии детских соревнований, да и везде, где разрешали.

Лиля же не считала наши занятия «шалостями», работали мы вполне серьезно – три раза в неделю ездили верхом, а два раза в неделю ходили в одну из спортивных школ, где город выделил нам гимнастический зал, и занимались по сложной системе – гимнастика и хореография.

К концу второго года мы уже порхали в седле, как бабочки.

Само слово «вольтижер» происходит от французского voltiger – «порхать», но вот к вольтижировочным лошадям это не имеет никакого отношения.

Вольтижировочная лошадь должна быть не моложе пяти лет, обладать силой, спокойным характером и крепкой спиной. Никаких порханий – только спокойная сила и выносливость.

Монблан, наша основная вольтижировочная лошадь, был высоковат, но мы справлялись. Это был рыжий украинский верховой семи лет мерин, на редкость спокойный и ленивый.

Работа его в качестве учебной лошади была мукой мученической, не существовало силы, способной поднять это одоробло в галоп, Монблаша придуривался то хромым, то глухим, а когда ему было лень работать на кругу (почти всегда, если честно), он начинал старательно припадать на переднюю ногу и морда у него делалась показательно жалобная – посмотрите на бедную, хромую лошадку, которую злые люди совсем заездили… Одна беда – при смене направления Монблан, забывшись, менял и «больную» ногу, а Лиля, постоянно подстерегавшая этот момент, указывала на Монблана пальцем и начинала оскорбительно хохотать.

Я уж не знаю, почему на лошадей и собак так действуют насмешки. Может быть, потому, что они проводят слишком много времени с людьми?

Но это срабатывало, мерин стыдливо опускал голову и завязывал со своими штучками. Впрочем, мог и покинуть круг – потащиться на середину манежа к Лиле, чтобы его погладили и простили, при этом полностью игнорируя своего всадника.

Всадник не мешал ему, не раздражал – Монблан просто не обращал на него внимания, но ни разу никого не сбросил и не покалечил, все его шуточки были вполне добродушными, он был лентяем, а не злодеем.

Монблан до одури любил музыку и обладал, как почти все лошади, врожденным чувством ритма. У него была ровная, стабильная рысь и мягкий галоп. Это да еще мирный нрав, широкая спина и недюжинная сила делали его идеальным вольтижировочным конем.

Во время занятий Геша приносил в манеж громоздкий старенький «Юпитер», ставил для Монблана его любимые композиции музыкального коллектива «Чингисхан» и советские военные марши. Мерин сторожко приподнимал уши, бил на радостях передней ногой и летал на корде как ангел. Так и жили.

Я, признаться, совсем не любила гимнастическую вольтижировку, мне было скучно. Вся эта суета имела мало отношения к лошади – вместо нее мог быть деревянный муляж (на котором мы и учились первое время), мотоцикл или грузовик, да что угодно.

То ли дело вольтижировка в седле! Соскоки, заскоки и перескоки, арабески, ласточки и пистолеты. А обрыв? Обрыв – это было счастье: земля опрокидывается и несется тебе в лицо тяжелым грозовым облаком…

Страха не было, конечно не было. Почти все, кто занимается выполнением опасных трюков, – беспамятные дураки.

Ты просто не веришь в то, что умрешь, и в эти последние тридцать секунд, когда летишь через голову лошади или сползаешь ей под брюхо, в голове бьется только одна мысль: «Не может быть! Не-мо-жет-быть!» – и темнота или боль. Но все обходится, у тебя девять жизней или больше, много больше, и вот снова ты счастлив – вертушка, ступенька, поперек, стоя и обрыв, обрыв…

Кто не ездил галопом, тот ничего не знает о счастье. Галоп – это словно ты летишь, да, низенько-низенько, в каких-то двух метрах от земли, но все-таки летишь или несешься с неудержимой силой на гребне резвой и мощной волны.

Наверное, лошади не самые умные животные в мире – Геша, тот и вовсе называл их безмозглыми тварями, но тут же добавлял: «А зачем лошади мозги? Она и так все понимает», – но лошадь единственное живое существо из тех, кого я знаю, кто способен дать человеку ощущение полета.

Лошадь – это чистая эмоция, стихия.

Можно управлять ею, можно отдаваться ее власти, но наиболее ценным является момент гармонии, единения, того самого полета к призрачной, возможно, цели – ведь спорт, в общем, это призрачные цели и условные достижения, и, может быть, конный спорт – и конкур, и гладкие скачки, и стипльчейз – это всего лишь повод полетать. Во всех смыслах этого слова, уж извините.

Итак, Лиля учила нас летать, учила понимать и любить лошадей.

«На злости далеко не уедешь, – говорила она, – если вы добиваетесь от лошади подчинения страхом, вы должны каждую минуту быть готовы к бунту, а вы не можете себе этого позволить. Выполняя трюк, вы должны быть уверены в своей лошади, а для этого стоит постараться и внушить доверие ей. Может, вам кажется, что это трудно и слишком долго, но на самом деле вы потратите гораздо больше времени, каждый раз усмиряя коня, который не хочет с вами работать. Поэтому стоит постараться.