Глория Му - Вернуться по следам

Лошадь во всем зависит от человека, подумайте об этом как следует. От вас, таких маленьких детишек, зависит такое огромное животное. Вся ответственность на вас, лошади вам ничего не должны, как рабы в Древней Греции не отвечали за свои поступки, спрос был только со свободных людей. Учили вы уже это в школе? Нет еще? Ладно, потом расскажу.

Пока же запомните, вы – свободны, лошадь – нет. Относитесь к ней бережно, с любовью, она живое существо, а не машина, нет у нее волшебной кнопки «сел и поехал». Да что там, даже машиной человек сначала учится управлять, изучает ее устройство…»

Лиля нравилась не только нам, детям, но и родителям, главным образом родителям девочек (а девочек было большинство) – из-за того, что мы занимались еще и хореографией, а еще из-за того, что после Лилиных уроков детей легко брали в самые престижные спортивные школы.

Моя мама тоже радовалась тому, что я стала сильной и здоровой, хожу, вытянувшись струночкой, понтово разбрасывая носочки врозь – ровно до тех пор, пока она не увидела, что я вытворяю на лошади.

Нет, сначала-то ей даже понравилось.

Гимнастическая вольтижировка – это очень красиво и не очень опасно – лошадь, послушно идущая на корде манежным галопом, и ловкие дети, принимающие изящные позы. Да и конкур – довольно чинный вид спорта (особенно если наблюдаешь его из зрительского кресла): старательно выкрашенные барьеры, шлакбаумы и стенки, алые рединготы, белые бриджи, начищенные сапоги, красавцы-кони с аккуратно заплетенными гривами…

Но когда мама увидела, как кто-то из детей свалился в ров с водой, как перед невысокими, игрушечными препятствиями закидываются и сходят с маршрута лошади, когда она соотнесла мой размер с размером моей кобылы… Маме стало плохо, ее рвало за трибунами от страха, а потом Геша долго отпаивал ее корвалолом в раздевалке.

Я страшно испугалась, ведь мама была «сердечницей» и ей никак нельзя было волноваться, но был и еще один страх, шкурный, за себя – я боялась, что теперь мама запретит мне ездить, – и оба этих страха порскнули шалыми зайцами из моих глаз.

Но мама только горько улыбнулась и сказала:

– Ты так похожа на своего папу… Точно такое же выражение лица. Делай что хочешь, Глория, только, я тебя прошу, будь осторожна… И я не хочу этого больше видеть, извини, дочь.

С тех пор на выступления ходил дедушка, это мама настояла:

– Все дети как дети, приходят с родителями, что же наша будет как сирота?

Деду новое задание понравилось, он, в отличие от мамы, мною очень гордился и всем хвастал, что я «работящее дите, крестьянская косточка и кавалерист-девица».

Дед познакомился с Гешей, и они очень понравились друг другу.

«Ай, какой старикан толковый, и в лошадях сечет», – хвалил Геша деда.

«Толковый паренек, серьезный», – не оставался в долгу тот.

Смотреть на них было ужасно смешно, когда они, стоя у выхода на круг, толковали о всадниках и лошадях. Геша был ровно в два раза меньше дедушки и выглядел рядом с ним специальной разновидностью декоративного человека, которого дед вывел на прогулку.

Но именно Геша подбил деда «вспомнить молодость».

Дедушка не ездил верхом целую жизнь – больше пятидесяти лет, был слишком высоким и тяжелым для лошади. Седой, горбоносый, с мохнатыми, «брежневскими» бровями, он с сомнением смотрел на Монблана, которого Геша вывел в манеж.

– У него спина треснет, – сказал дедушка.

– Не треснет, – уверенно отозвался Геша. – Залазьте, Николай Романович, не ссыте.

Дед крякнул, махнул рукой и не удержался, полез.

Монблан тоже крякнул, завалился слегонца набок, выровнялся, пошел.

Массовка – Геша, Лиля, конюхи, дети – задрали головы и дружно ахнули.

– Это ж монолит, – выдохнул Геша, его узенькие татарские глазенки от восхищения сделались вполне рязанскими, круглыми.

На Монблане никто не любил ездить, «жопы не хватало», по меткому определению Геши, – сидишь как верхом на троллейбусе, коленки врастопырку, дергаться бесполезно.

Но под дедом Монблан шел. Более того, Монблан, наш ленивый хитрюга Монблан, приосанился и неожиданно пошел крупной, свободной рысью, явно красуясь перед зрителями.

– С ума сойти! – сказала Лиля и захлопала в ладоши, и все захлопали, потому что очень красиво они смотрелись – высокий, статный старик на мощном, широкогрудом рыжем коне надвигались на нас как гроза. Они на самом деле выглядели грозными, может, потому, что закатное солнце бросало на них красный отсвет, ведь и дед, и Монблан были тишайшими и добрейшими великанами.

Монблан дорысил круг, дед остановил его, спешился, погладил мерина по храпу и поцеловал в лоб:

– Спасибо тебе, братушка, уважил старика… Ты уж извини, если я тебя придавил…

Монблан зафыркал, закивал и, положив дедушке морду на плечо, стал пощипывать ворот рубахи.

– Ах ты ж ласочка… – Дедушка совсем расчувствовался и обнял мерина за шею.

– Ну что, Власов, взял вес? Как оно? – Геша подошел и охлопал Монблана.

– Силач он у вас, да-а-а. – Дед улыбался. – И тебе, Гермес Ахметович, спасибо. – Это Гешу взаправду так звали – Гермес. И если ему доводилось представляться полным именем, он снисходительно отвечал на все удивленные ахи-вздохи: «Ну и что? А у меня еще сестра Венера и брат Марс. Нормальные татарские имена». Уж не знаю, шутил ли так или серьезно. – Полвека в седле не сидел, уж и не думал сподобиться…

– Со всем нашим удовольствием, Николай Романыч. А вы хорошо держитесь, навыка не утратили.

– Дак разве забудешь? – вздохнул дед.

– Вы настоящий русский богатырь, Николай Романович! И Монблаша тоже русский богатырь, – сказала Лиля.

Мы все обступили дедушку, и он был похож на Гулливера в стране лилипутов.

– Польский богатырь на украинском верховом, – поправил дед. – Такой вот у нас интернационал…

Дед стал к нам захаживать. Каждый раз Геша встречал его как гостя дорогого, сворачивал работу и выгуливал дедушку по конюшне.

Они заглядывали в денники, щупали лошадям ноги, обсуждали корма, Геша жалился на тяжелую жизнь – денег на конюшню давали мало, приходилось изворачиваться, красть прокатные.

– А я себе, что ли, краду? – взвивался Геша. – На прошлой неделе соломы гнилой завезли, ебанаврот… Мне еще мокреца не хватало, тут же не конюшня – инвалидная команда… Я ему говорю: да чтоб тебя похоронили в соломе этой, гнида! А он мне говорит: дорого солому стелить, сыпьте, как все, опилки… Тьфу… Ну, хер с ним, так опилок привезли как кошке высраться, а у меня ж не кошки – кони… А овес, а люцерна, а сечка? Да когда б я ипподромным не сунул, хрендель бы что было, зернышка не допросишься… От меня уже вся дирекция бегает, я ж как шлюха полковая – то прошу, то плачу, то юбку задираю…

– Саботажники, – басил сурово дед, похлопывал Гешу по плечу, обещал помочь.