Алексей Колышевский - Секта-2

Жена выгнала Рому из дома, обвинив во всем, что только есть в мире предосудительного.

– Я никогда тебя не любила, – вот что заявила она и выставила его чемодан за дверь, а вместе с чемоданом и самого Романа. Вернуться, заявить свои права на принадлежащую ему половину имущества он не захотел, снял первую свою квартирку и начал пить в тихом одиночестве, порой разбавленном случайными связями.

По мере усиления своего сумасшествия Рома, что называется, срывался. Нервы вытворяли с бывшим успешным карьеристом возмутительные клоунские проказы, и он становился непохожим сам на себя: крушил все вокруг, начиная с предметов мебели и заканчивая отношениями с мимолетными пассиями, потом долго и мрачно об этом сожалел, пытался что-то исправить (не мебель, разумеется), но испорченные отношения восстанавливаться отказывались, и вновь он был один, в своей наемной квартирке, в спальне, на белье, которое менял от случая к случаю, обычно когда проливал на кровать вино. И каждый его день напоминал предыдущий, и все, что ему предлагала жизнь, можно было пересчитать по пальцам одной руки: пить, валяться на кровати, смотреть в зеркало, совершать ради разгона собственного отчаяния всякие антиобщественные поступки и прокручивать электронную записную книжку в телефоне, с усмешкой разглядывая имена людей, которые в случае, если бы он позвонил им, ни за что не ответили бы на звонок. В мире практицизма не любят и боятся неудачников, как раньше боялись ведьм и прокаженных.

Вот он, край жизни: бетонный, узкий, шириной в несколько сантиметров. Роман перекрестился еще раз и влез на парапет. Замер, балансируя.

– Эй! Ты что делаешь-то?! – голос соседа, вышедшего на соседний балкон, отвлек Рому от поддержания равновесия. Он взмахнул руками в последней попытке поймать ту единственную, невидимую и спасительную точку опоры, но не смог и беззвучно рухнул вниз.

Падение представилось ему, словно набирающий скорость вагон метро: ветер все сильнее гудел в ушах, сердце оказалось где-то в животе, и неумолимо надвигалась казавшаяся сверху такой крошечной асфальтовая площадка возле подъезда, на которой замерло несколько автомобилей. Он чуть не умер еще в воздухе: от страха, от отчаяния, что ничего нельзя теперь вернуть назад. Жить вдруг захотелось так сильно, что Рома заорал, и в тот же момент почувствовал, что больше не падает неумолимо и стремительно, а стоит в воздухе на уровне пятого или шестого этажа. Вдруг он увидел прямо перед собой призрачные очертания человеческой фигуры, чье-то лицо с едва различимыми, искаженными чертами. Этот из воздуха вылепленный незнакомец держал его под руки, и вместе они тихо, словно на парашюте, опускались. Перед тем как ноги Романа соприкоснулись с асфальтом, призрак обвил его руками и ногами, вжался в него так, что на мгновение сердце обожгло холодом, затем словно окатило кипятком мозг и нечем стало дышать, но ощущение это быстро прошло. Призрак исчез, словно его никогда и не было. И остался двор, посреди которого Роман стоял, озираясь по сторонам так, словно впервые здесь оказался, и редкие, не обращающие на него внимания прохожие, и лишь высоко-высоко, на балконе двадцать восьмого этажа наблюдавший за его падением сосед, помешавшись от увиденного, пытался прикурить сигарету со стороны фильтра.

Рассвет ударил по глазам из-за неприкрытой шторы, и Рома поморщился, повернулся на другой бок, но тут же вскочил, словно ошпаренный, с диким воплем хватая руками воздух. Он все еще падал вниз, хотя видел, что все это не более чем сон, что он в своей комнате, на часах начало пятого утра, а балконная дверь открыта и в нее порывом ветра затянуло белую тюлевую занавеску. Далеко-далеко, на восточном краю небес, появилась оранжевая полоса света и с каждой секундой все более ширилась, предвосхищая самое важное, самое главное событие жизни – восход солнца. Рассвет видят только живые, и Рома, охваченный небывало трезвым и дивным ощущением реальности, принялся ощупывать себя, убеждаясь в собственном существовании, в теплоте кожи, в тяжелом запахе утреннего пота, который ему тут же нестерпимо захотелось смыть. Удивляясь тому, что он не склонен ничему удивляться, Рома прошел в ванную, где без всякой боязни принял душ и, не прикрывая глаз, выскоблил подбородок «Жиллеттом», затем проследовал на кухню, где соорудил себе приличный завтрак из глазуньи, бутерброда с сыром и сладкого чая с лимоном. Выйдя на балкон, он хладнокровно перегнулся через парапет и не увидел ни малейшего следа своего вчерашнего прыжка. Табурет стоял на прежнем месте, Рома отнес его на кухню. В дверь позвонили, он открыл. На пороге стоял сосед, тот самый. На соседа было страшно смотреть: он был мертвецки пьян, глаза его безумно вращались против часовой стрелки, руки тряслись.

– А! А-а-а! – заорал сосед и ринулся в свою квартиру. Рома пожал плечами и закрыл дверь. Через некоторое время он услышал душераздирающие трели «Скорой помощи», а спустя еще минуту-две – частые шаги на лестничной площадке. Любопытство одержало верх, и Рома осторожно приоткрыл входную дверь, выглянул наружу. Соседа, закутанного в смирительную рубашку, под руки выводили санитары с одутловатыми лицами, один из них угрюмо слушал тревожные расспросы соседской жены, растрепанной дамы в халате, накинутом поверх ночной сорочки.

– У него что же, белая горячка? – спрашивала соседская жена.

– Ну-у… – неопределенно мычал санитар.

– Он говорил, что видел, как наш сосед с балкона прыгнул, а потом обратно прилетел как ни в чем не бывало! – не унималась женщина, машинально затягивая третий узел на пояске халата.

– Ну, раз прилетел обратно, значит, белая, – раздраженно ответил санитар и, скрываясь в лифте, бросил: – Вылечим. Не впервой.

Рома дождался, пока лифт закроется, вышел на площадку и кашлянул, привлекая к себе внимание соседки:

– Простите, что случилось?

– Господи Иисусе! – заверещала та. – Чур меня! Чур! Это ведь ты с балкона-то! Господи!

Рома пытался ей что-то сказать, но соседка, не слушая его, так саданула дверью, что эхо раздалось, казалось, на другом конце Москвы.

Насвистывая какой-то мотивчик, Роман оделся, вышел на улицу, ненадолго заглянул в хозяйственный, откуда вышел с увесистым пакетом в руке, затем доехал на троллейбусе до ближайшей станции метро и уже подземкой добрался до «Аэропорта». Действовал он так, словно в нем была заложена какая-то программа и каждое движение, каждый шаг были им много раз отрепетированы. От метро «Аэропорт» он пешком добрался до нового высотного дома, обнесенного оградой, и проник сквозь нее, просочившись в калитку следом за бородачом интеллигентного вида, по всей видимости, жильцом, знающим комбинацию замка. В дом Роман заходить не стал, а направился прямо к припаркованному в дальнем углу «Ауди» синего цвета. Подойдя к автомобилю, он вытащил из пакета молоток и ничтоже сумняшеся разбил им боковое стекло. Заорала сигнализация, но Рома был уже в салоне, пошарил, нагнувшись, под водительским креслом и нажал какую-то хитрую кнопку, отчего сирена мгновенно смолкла. Рома открыл багажник, в котором обнаружилась дорожная сумка с выдвижной ручкой и на колесиках. Сумку эту он доставать не стал, а вытащил из нее матерчатый кейс, в каких обычно носят ноутбуки, повесил его на плечо и немедленно покинул двор высотного дома тем же способом, что и проник в него, на сей раз с помощью какой-то старухи-собачницы, увлеченно ругавшей свою не то болонку, не то еще черт знает что за существо – мелкое, визгливое и до невозможности лохматое.