Олег Нестеров - Юбка

Вошел Гитлер.

С тех пор как она его видела в последний раз, он сильно изменился. Вернее, это был совсем другой человек – больной старик, с дергающейся от болезни Паркинсона рукой, сгорбленный, с трясущимися веками и землистым лицом. Но от него по-прежнему исходил все тот же магнетизм, и Лени стоило большого труда себя сдерживать.

Гитлер вновь говорил одним сплошным монологом, как тогда, когда убежал от всех своих германских невест. В начале – о восстановлении Германии, о том, что он дал задание лучшим фотографам запечатлеть все более или менее значимые архитектурные сооружения, чтобы после войны все воссоздать и даже улучшить. Потом неожиданно перескочил на итальянцев, для которых подобрал все самые нелестные свои эпитеты, проклиная тот день, когда решил с ними связаться. Досталось и русским, но тут все было просто – недочеловеки, и говорить-то было особо не о чем. В конце очередь дошла до Англии, и здесь лицо его изменилось – перед Лени стоял отвергнутый любовник, собирающийся смертельно отомстить.

Таким она его в последний раз и увидела – не совсем нормального, больного, дряхлого, поссорившегося со всем миром. Не о чем было его спрашивать, нечего было искать в его глазах.

Гитлера внезапно будто кто-то выключил, он прервал свой монолог и, кивнув на прощание, указал Лени на дверь.

Уже на выходе она услышала:

– Нет белого, как нет и черного. Черное – это лишь способ увидеть белое.

Она шла по длинному коридору и чувствовала, как он смотрит ей вслед.

Уже в самом конце войны одно из американских подразделений встретило на своем пути очередной бетонный бункер. Долбанули как следует и, когда вошли внутрь, увидели груду каких-то красивых железок – наверняка это было какое-то хитроумное устройство. Недолго думая, офицер распорядился собрать все в деревянный ящик и отправить в тыл. Когда кончились бои, каждый хотел увезти с собой на память из Европы какой-нибудь трофей. Этот офицер любил копаться в технике, поэтому он прихватил с собой этот ящик с загадочным механизмом. Дома поставил в гараже, сначала было не до этого, а потом вдруг вспомнил про свою находку, распаковал и попробовал собрать. Получилось не сразу, пришлось даже обратиться за консультацией. В итоге он понял, что это машина для магнитной записи звука. Он обратился на ближайшую радиостанцию, те отправили его в студию грамзаписи. Парень был смышленый, и через год уже владел собственной компанией, производящей как сами рекордеры-магнитофоны, так и магнитные ленты. Новинка оказалась революционной. Может, конечно, американские разработчики и были близки к созданию чего-то подобного – кто знает. Теперь уже было все равно. Наступал бум в индустрии грамзаписи. Требовалось все больше развлечений, жизнь налаживалась, а благодаря магнитной записи можно было приступить к разработке новой темы – LP, – пластинке, которая проигрывалась бы со скоростью 33 1/3 оборота в минуту и звучала бы в общей сложности три четверти часа.

Но в Германии оставалось еще кое-что, требующее к себе пристального внимания.

Очень свежими показались идеи Конрада Цюзе. Его вычислительная машина Z-3, которую он закончил в 1941 году, работала безукоризненно. Он даже создал специальную версию S-1, для расчета конструкции летающей бомбы HS293. Руководство Henschel Flugzeugwerken и министерство авиации рейха были счастливы.

Потом наступило счастье и для Америки.

Там сразу же запустили кибернетическую программу, и все создаваемые электронно-вычислительные машины содержали в своей основе базовые принципы и конструкторские идеи, разработанные Конрадом Цюзе.

Да и с летающими бомбами все складывалось удачно. Чудо-оружие само пришло в руки. Его начал создавать в Пенемюнде 27-летний вундеркинд Вернер фон Браун, в компании таких же, как он, романтиков-рационалистов. Сначала это были ракеты ФАУ-2, наводившие ужас на жителей Англии, – они сыпались с неба и днем и ночью. Потом – уже межконтинентальная А9/А10, с эффективной боеголовкой, способная стереть Нью-Йорк с лица земли. Фон Браун и 500 его сотрудников сдались американской армии. Оставшиеся ракеты вместе со всей документацией и планами увезли в США. И начался ракетный бум. Немецкие инженеры стали работать на Америку, а сам Вернер фон Браун возглавил в 1969 году Marshall Space Center и руководил созданием лунной ракеты «Сатурн-V». В честь него даже воздвигли статую и назвали улицу – Фон Браун Авеню. А то, что на его проект в штольнях под Пенемюнде работали 20 000 заключенных лагеря Dora-Mittelbau, постарались забыть.

С урановой начинкой для ракеты тоже повезло. Сначала эмигрировала первая волна немецких ядерных физиков, которые продолжили работу в США. Их коллеги, то, что остались в рейхе, в 1938 году сделали открытие: ядро атома урана можно расщепить, при этом выделяется чудовищная энергия. Военные насторожились и назначили одного из физиков – Вернера Гейзенберга – руководить атомным проектом. В 1939 году тот разработал «теорию урановой машины», а вскоре и первоначальную конструкцию атомного реактора.

Но в конце 1941 года Военное министерство, на которое и без того свалилась масса проблем, передало ведение уранового проекта Министерству образования. Ученые вздохнули с облегчением: теперь не придется нести на себе клеймо участия в военных разработках. Часть из них тайно саботировала работы, не питая к режиму теплых чувств, часть серьезно сомневалась в моральном аспекте – может ли в военное время ученый заниматься созданием атомной бомбы. Гейзенберг даже пытался через живущего в Копенгагене патриарха физики Нильса Бора договориться с американскими и английскими учеными «не привлекать внимания правительства своих стран к проведению работ по атомной бомбе».

Но было уже поздно. Как раз ученые-эмигранты из Германии, познавшие всю прелесть нацистского режима, и стали трубить тревогу – рейх на пороге создания чудовищного оружия! Они подключили Эйнштейна и достучались до Рузвельта – работа закипела. Руководить урановым проектом в Америке было поручено военным, а в Германии, по большому счету, ученые были предоставлены сами себе. Физики академического склада не обладали нужной практической хваткой и решительностью – когда в июне 1942 года Гейзенберг представлял проект вновь назначенному министру вооружений Шпееру, то не смог (или не захотел) зажечь его воображение перспективой расщепления атома. Тот по-прежнему остался при мнении, что работы над бомбой не смогут повлиять на ход военных действий, еще раз убедившись в незрелости и бесполезности всего атомного проекта.

Под крылом Министерства образования работы продолжились не спеша, – уж больно велики были технические проблемы, да и расходы запредельны.