Станислав Буркин - До свидания, Сима

Она ковырялась вилочкой. Я долго ждал ее ответа.

— А ты меня? — подняла она глаза.

Я вылупился как баран.

— С кем?! — спросил я, теряя самообладание.

— Просто понимаешь, это началось еще до того, как мы поссорились.

Глаза у меня на лоб вылезли.

— Как это произошло?

Она опустили глаза, быстро пожала плечиками, потом быстро призналась:

— Я снова начала ходить на футбол.

— Что?!

— Просто понимаешь, я нигде не могу по-настоящему возбудиться и разрядиться, кроме как на стадионе. Все это так захватывает меня. Я понимаю, что ты считаешь, что это глупо, потому что для тебя все, кто не связан с искусством, дураки, но в моей жизни было больше плохих писателей, чем плохих футболистов.

— На что это ты намекаешь?

— Я не говорю о творчестве, — начала оправдываться она, — я говорю о человеческих качествах, таких как доброта, верность, мужество.

— А-а, — немного успокоился я.

— Просто люди, которые принадлежат искусству, как правило, больше любят себя. А мы, маленькие люди, болельщики, фанаты музыкальных команд и так далее, мы просто живем для кого-нибудь и верно держимся своих маленьких безобидных радостей. Ну например, на дискотеку сходить, на стадионе поскакать, покричать на улице после матча. Почувствовать соединение с массой, этот сливающийся воедино восторг толпы. А потом мы идем на работу или домой и просто живем свою жизнь и совсем не нуждаемся в том, чтобы прославиться и войти в историю. Я бы, честно, больше хотела бы выиграть миллион в лотерею, чем получить тот же миллион за Нобелевскую премию. Потому что в этом случае у меня сохранилась бы возможность остаться самой собой. Ты понимаешь?

Она замолчала с бессильной мольбой в глазах, а я задумался. Мне вспомнилось сообщение в новостях об одном скромном клерке в Швеции, который выиграл несколько миллионов и потратил их на покупку нападающего для своей любимой футбольной команды. Когда я это услышал, то принял близко к сердцу и подумал, что нельзя быть на свете таким идиотом. Но после ее слов все представало в каком-то ином свете.

— Я люблю тебя и всегда буду тебя любить, — сказала она примирительно и ласково, глядя на меня жалостливо, как принцесса на умирающего зверька в доброй средневековой сказке. — Но я хочу, чтобы ты понял, что мы живем каждый своей жизнью, а не только одной твоей. Может быть, поэтому тебе так трудно принять, что у меня мог быть кто-то другой.

— Кто же это?

— Ты должен понять, что мне тоже может быть трудно с тобой, и иногда я должна иметь право хотя бы позавтракать с кем-нибудь.

— Но с кем? Скажи же, наконец!

— С Питером Оумом.

У меня словно Советский Союз внутри развалился.

— Да он же дебил! — нервно расхохотался я. — Он же ничего не знает, кроме своего флота и футбола.

— Вот он и берет меня на тренировки на стадион, и я хожу к нему на матчи морских ветеранов. А когда играют «Глазго Рейнджерс», мы вместе ходим болеть.

— Но он же не человек! Это же машина для пинания.

Она улыбнулась и явно молча про себя что-то добавила. Я едва не ударил ее по скуле, когда мне это почудилось. Но это был бы конец, а я так любил ее и еще на что-то надеялся.

— Это так банально, — впадая в отчаяние, сказал я. — Просто сериал какой-то. — Но вдруг настроение у меня резко переменилось на боевое, я вскочил и воскликнул: — Либо мы будем вместе, либо я тоже найду себе мужика!

— В любом случае давно пора.

Я сел. Все-таки такая перспектива мне не улыбалась.

— Поехали куда-нибудь далеко, — предложил я, успокаиваясь. — Есть еще в Европе уголки, куда мы не заглядывали. А можно поехать совсем куда-нибудь…

Тут я похлопал себя по карманам, глядя на пустые стаканы с пенными разводами на стенках.

— А с деньгами у тебя как? — спросил я пристыженно.

Она засмеялась.

— Нормально. Я же работаю.

Мы познакомились с ней чудесно. Один мой знакомый ксендз, служивший в томской католической церкви, взял меня в Польшу, когда эта страна еще не была в Евросоюзе, и въехать в нее не было таким геморроем. Там мы отправились в Подкарпатье, чтобы сплавляться на байдарках. Я тогда еще был совсем сопляком. Там же на лоне природы были экуменические реколекции — что-то вроде молодежного лагеря с кострами и христианскими гимнами. Вот на этих-то кострах мы с ней и познакомились, в горах под звездным небом, конечно же, с хвостатыми метеорами и призрачным Млечным Путем.

Объяснялся я тогда с поляками в основном по-английски, а девочка, в которую я влюбился, как назло училась в какой-то специализированной итальянской школе и по-английски ни ме ни бе. Пришлось оставаться после лагеря еще на неделю, чтобы искать общий язык. Они жили с матерью одни в небольшом городке к югу от Кракова в деревянном доме, похожем на старую гниловатую дачу. Мать у нее бывшая учительница русского языка, и мы с ней быстро поладили. Знаете, как старые учителя любят блеснуть своими знаниями. Хлебом не корми, дай поговорить. Эта пани меня тогда сразу полюбила, это уже потом, после женитьбы, она стала наводить на меня все известные порчи и ходить вокруг дома с оградительными заклинаниями. Но тогда у нее было ко мне еще нормальное отношение.

Потом я к ней каждое лето стал приезжать, а как закончил, совсем перебрался. Тогда уже Польша в Шенген входила, и долго ломать голову, кто к кому будет перебираться, не приходилось. Надо было только отсидеться в Кракове до статуса постоянного резидента Евросоюза, а там уже канай хоть до самой Португалии. Где хочешь живи, где хочешь работай. Но, конечно, в языковом плане выбор был только из двух стран — Ирландия и Великобритания. Если вы считаете, что с английским языком устроитесь в любой стране Союза, то сильно ошибаетесь. В бутике или в ресторане вас, конечно, поймут, а вот на работу вряд ли устроитесь. Во Франции работодатели с вами разговаривать по-английски принципиально не станут с выражением на лице типа «учи французский, лох». Конечно, если вы не богатый клиент. Если вы Абрамович, то они с вами и по-русски закалякают.

На следующий день после нашего разговора я проснулся в нашей светлой квартире. Жена и ее сестра уже уехали на работу. Я накинул свой уютный халат, пошел на кухню и с радостным трепетом в груди распахнул холодильник, набитый продуктами. Все в нем было родное — славянское. Вообще в каждой европейской столице есть один-другой русский продуктовый, где вы всегда почувствуете ностальгию и сможете постоять в очередях. Правда, цены там значительно выше, чем в любом супермаркете. У поляков в этом смысле проще — в переулках у польскоязычной церкви по воскресеньям вы всегда найдете микроавтобусы с распахнутой пассажирской дверью. Они только что привезли партию гастарбайтеров, а вместе с ними свежие польские продукты. Это хорошие продукты. Лучше даже, чем наши. Хотя некоторые традиционные славянские радости отсутствуют. Например, соленое сало я у поляков не встречал.