Станислав Буркин - До свидания, Сима

Потом я пошел вниз, расплатился за номер и около часа просидел в ресторане на Сен-Мишель. Я думал о том, что это Питер спас меня. Это, конечно, он их навел на меня. Наверное, это была система. Сначала увольняют иностранца с хорошей работы, а потом, когда человек в отчаянии ищет хоть что-нибудь, предлагают, так сказать, легкие деньги всего за два дня приключений. Интересно, сколько эта деревенщина уже с ними сотрудничает и сколько нашего брата он погубил? Когда мне стало откровенно скучно думать обо всем нехорошем, я вышел из ресторана и пошел налегке по городу. Я еще никогда в жизни не прилетал из другой страны совсем без сумок. Но меня это только радовало.

В Париже я по-настоящему не был уже несколько лет, и мне было интересно гулять по совершенно не изменившимся за это время улицам. С обеих сторон проезжей части, как и раньше, тесно запаркованы машины. Узкие тротуары с чугунными коваными решетками под деревьями загажены жвачками и собачьими подтеками. Парижаночки стройные, подкурвенные, тонкогубые. Смущенные арабки с овальными личиками в своих черных одеждах, похожие на православных монахинь. Некрасивые индианки с точками между бровей, почти томские старушенции на лавочках в парке. У Нотр-Дам быстрая вода в Сене вспухла и дыбится от заводей, один за другим проходят плоские широкие речные трамваи, и с гранитной набережной нелепо уходят в мутную воду каменные ступеньки, словно предусмотренные для утопленников.

Как всегда, тяжеловато в большом городе, но мне здесь все же лучше, чем в Лондоне. Тем более Франция как красивая женщина — хороша в любое время в любом виде. Все дышит легендами, за которыми гоняться хоть и грех для художника, но как не вспомнишь, идя по белой гальке луврской аллеи, что здесь у овального пруда со статуями я впервые по-настоящему поцеловал Мерседес.

Мне страшно захотелось ее навестить, и я не раздумывая поехал в Версаль, где она жила со своим мужем. Я очень редко с ней виделся. Последний раз года три назад, когда мы с женой жили в Руане. У нее уже тогда была двойка малышей, и она работала в собственной маленькой парикмахерской где-то в пригороде Нантерр. Старый адрес ее я помнил. Она жила в собственной квартире по улице генерала Леклерка, 13. Я сел на пригородный поезд и уже через полчаса был в Версале.

Красный парадный асфальт и мрачноватые петербургские улицы со слепленными трех-четырехэтажными домами с лепными парадными. В Кракове такие дома называют «каменицами», а современные многоквартирные здания — «блоками». В России их, кажется, особо не разделяют. Там есть своя особая градация жилых построек, связанная с политическими режимами. У нас бы сказали, что дома в Версале «дореволюционной» постройки.

В большой квартире у нее был бардак. По ковру разбросаны мягкие игрушки, носочки и крупные разноцветные детали конструктора. Мужа не было, а она ждала няню с минуты на минуту, чтобы оставить на нее детей и поехать на работу. Открыв мне, она продолжала говорить по телефону с ребенком на руках, болтать с кем-то, она веселыми гримасами позвала меня за собой на кухню, где что-то должна была помешивать на плите.

Мерседес худая высокая женщина, с красивыми, но немного суховатыми чертами. Длинные черные волосы, крупные белые зубы, смуглое лицо, узкий правильный нос, щеки немного впалые, губы темные, большие, в складочку. Брови двумя гордыми тонкими дужками. Сначала я подумал, что постарела, но потом присмотрелся и решил, что даже заматерела. Стала прямо настоящая испанская женщина. Ей было около тридцати двух. Она стала очень похожа на свою мать. А мне Мигуэла еще в детстве чуть ли не больше дочек нравилась, просто уж больно по возрасту не подходила и потому в расчет не шла.

Мерседес меня привлекала, но я чувствовал себя не в своей тарелке и прикоснуться к ней не решался. Или предлога не мог найти, или дети меня стесняли — мальчик пяти лет и трехлетняя девочка. Когда снизу позвонила няня, она открыла ей подъездную дверь нажатием кнопки, вернулась в комнату, где я сидел, открыла шкаф и прямо при мне сбросила кимоно и начала выбирать платье.

Я увидел белые трусики и сразу понял, что у нас все по-старому, — стоит только протянуть руку. Икры у нее были длинные, лодыжки худые с торчащими косточками, ступни большие и костлявые, но очень женственные и в чем-то библейские — Агарь — наложница Авраамова, да что там — Царица Савская! Все закипело во мне — видно, мне пришлась по вкусу ее новая ипостась. Не успела она надеть платье, как я резко встал с кресла, подошел, одной рукой обнял груди, а другую положил на живот. Я держал ее спиной к себе, она застыла и слегка повернула ко мне голову.

— Катрин сейчас поднимется, — сказала она новым низким голосом.

— Мерседес!

— Здесь мы не можем. Поехали со мной на работу. Я как раз тебя побрею и подстригу как следует.

Я поцеловал ее в шею и в новые губы и застегнул между лопатками приводившее меня в исступление платьице.

Перед самой моей женитьбой у нас был с ней короткий полушутливый роман, когда мы вместе ездили в Италию. Поэтому я знал, что и теперь все будет по-прежнему, но не ожидал, что все начнется так мгновенно.

Когда зашла полная кореянка и занялась детьми, мы спустились вниз и сели в ее «жука». Немного пропетляв по пустынным версальским улицам, она свернула в парк, и мы зашуршали вниз по кирпичной крошке розовой аллеи и остановились возле пруда под свисающими до земли кронами зеленой ивовой шторы.

В Париже я кое-как через знакомых снял просторную студию за шестьсот евро в мансарде на Вожирар, бывшую мастерскую художника с дощатыми некрашеными полами, маратовской ванной за клеенчатой занавеской и верхушкой Эйфелевой башни над соседней крышей, и тихо прожил там около полугода. Мне нравилось, что под моим сучковатым полом кто-то дни напролет репетировал дуэтом на пианино и скрипке. Занимался я преимущественно французским языком, а также Мерседес (конечно, не только языком) и чтением романской классики. Подал документы в Сорбонну и собирался потратить остаток времени до своего тридцатилетия на изучение музейного реставрационного дела. Чудесное занятие. И как я раньше не догадался?

Из своего окна я видел белую кошку, убившую себя в полдень. Меня поразил ее взгляд и легкость целеустремленной походки. Если бы я не видел эту походку, мне было бы ее жаль. Но я был даже по-своему горд за нее. Ведь, наверное, у нее были на то свои внутренние причины. Об этом говорили ее взгляд и целеустремленность походки.

— Как у тебя здесь хорошо, таинственно, какой смешной старый диван, — сказала Мерседес, впервые забравшись ко мне наверх.

— Чердак как чердак, — скромно сказал я, почесывая затылок и глядя на беспорядок.