Елена Стяжкина - Фактор Николь

– Нигде. Сядь, – предлагаю я. – На тебя все смотрят.

– На меня всегда смотрят. Я – публичная персона. – Он все-таки садится и заказывает квашеной капустки, компот из сухофруктов и манную кашу. Ресторан называется «Марио». Он – итальянско-рыбный. А Роман – вредный. Но здесь его все знают. Он хорошо платит, а потому официантам нетрудно принести ему из соседней столовой компот.

Рядом с «Марио» много точек общепита. Роману носят отовсюду – то бешбармак, то махан, то котлеты по-киевски, то копченую курицу. В «Марио» Роману все время хочется какой-нибудь гадости. А мне он здесь подарил моцареллу. Салат «капрезе». Ничего особенного, конечно. Но я увидела их – моцареллу в «капрезе» – и полюбила навсегда. Хватило одного мгновения. К майонезу я, например, привыкала лет десять. Но не люблю и сейчас.

– Мне нужен текст об энергосбережении.

– Всё? – спрашиваю я равнодушно. Подумаешь, энергосбережение. В прошлый раз ему нужен был текст о вреде сайентологии. В момент заказа Роман думал, что сайентология – это такая диета.

– Нет. Еще мне нужно об углублении местного самоуправления, утилизации бытовых отходов и возможностях современного ракетостроения. Я скучаю за тобой.

– По тебе. Нужно говорить «по тебе», – улыбаюсь я.

Четыре года мы дружили семьями, а когда Леша с Николь уехали, то сразу развелись и стали дружить просто так. Сначала от запоя до запоя. Потом от Гриши до Миши. Теперь мы дружим от текста до текста.

Роман – политик. Последние несколько лет он в дрейфе. Дрейф – это когда политик уверенно висит в лайт-боксах, но еще не твердо стоит на платформе. Если честно, то пока он бегает за поездами. Но придет время, и он станет машинистом. И поедет в Туркестан. Потому что Ташкент – город хлебный. А Рома – за диктатуру азиатского типа.

У Ромы галстук. Галстук – это прямое свидетельство доброй воли к повешению. Это очень самоотверженная часть костюма. Она ставит точку прямо под кадыком.

Вместо галстука можно было бы носить саблю. Но с саблей невозможно сесть в автомобиль.

– Зачем тебе так много текстов?

– Есть заказчики, – скромно говорит он, нюхая капусту. Судя по запаху, ее есть нельзя. Но Рома – будет. Потому что официант – это его потенциальный избиратель. А избиратель должен видеть, что у Романа слова не расходятся с делом. У него расходятся только полы пиджака. – Мы создаем гражданский актив. Вот аванс. Ничего, что в долларах? Я сказал своим, что в следующий раз – только евро, но ты же знаешь – инерция и лень. Инерция и лень…

– На когда? – спрашиваю я.

– Навсегда, – улыбается Рома.

Мы – не посторонние друг другу люди. А раз в жизни, в течение одной минуты (иногда двух) даже посторонние люди могут любить друг друга. Взаимно и бесконечно. Минуты достаточно, чтобы вдохнуть и выдохнуть семейную (или романтическую, или даже эротическую) историю с человеком, сидящим напротив в очереди к стоматологу.

Но мы – не посторонние…

Поэтому наше чувство длится минуты четыре. Зато при каждой встрече.

Это все из-за того, что нам не надо предъявлять друг другу бэкграунд.

Кстати о капусте. Наш заведующий говорит, что древние римляне очень любили капусту. А самое полезное в капусте содержится в кочерыжке. Но римляне об этом не знали и потому отдавали кочерыжку рабам.

Четыре минуты при каждой встрече мы с Ромой – кочерыжки. Поэтому он может признаться, что пьет транквилизаторы, красит виски (надеюсь, не гуашью) и что я – умная. И что он мне немного не доплачивает, снимая свой процент.

А я могу признаться, что ни черта не смыслю в сайентологии, энергосбережении, но чудо поисковых систем делает меня умной и местами – гениальной.

И еще я могу признаться, что по моему велению, по моему хотению, наверное, приедет Николь.

– Я знал, что ей там будет скучно и тошно, – радуется Роман. – Николь создана для треша!

– «Треш» – это «мусор», – сомневаюсь я.

– Да? Перепутал. Для смеша! А приличный смеш можно организовать только здесь. У нас. Давно пора было бросить этого козла!

Я не была уверена, что мы с Романом одинаково переводим слово «smash». И точно! Я потом дома посмотрела в словаре. Он, наверное, имел в виду американский вариант – «большой успех, триумф». А я учила это слово как «внезапное падение, гибель, катастрофа».

Не мог же Роман радоваться тому, что Николь вернется, чтобы навернуться тут со всех ног, обанкротиться и разбиться вдребезги…

А за козла он уже ответил. Я встала за Алекса горой и отказалась от «возможностей современного ракетостроения».

А Роман сказал, что Лешка – все равно козел, козлище и козобород, каких свет не видывал.

А я сказала, что еще одно слово – и в минусах окажется утилизация бытовых отходов.

И он сдался.

– Когда она приедет? – спросил Роман.

– Думаю, что в ноябре, – сказала я.

– Отлично! Мы покажем ей Кузькину мать!

Конечно…

Конечно, мы покажем ей меня.

И это будет месть.

Конечно, я вытащу птичку из золотой клетки и окуну ее мордой в дерьмо.

Конечно, дорогой Алекс, но никто не виноват, что она, твоя драгоценная Николь, принимает это наше дерьмо (где никогда нельзя было, есть и будет жить) за любовь.

И если ты напишешь мне что-нибудь еще вроде «Ты хочешь с ней поквитаться?», то я… То я…

А что я сделаю, Кузя?

Я же ничего не могу. Я просто снова забуду, как он сказал мне: «Ласточка моя…» Но больше – ничего такого…

Потому что он – бедный-бедный… Потому что дурдом – там кажется ему лучше, чем счастье – здесь.

Какой-то ген, Кузя, мутировал у него безвозвратно.

Но мы не будем проверять, какой… На пятьдесят процентов нас это не касается.

А это очень много – пятьдесят процентов. Любой врач, любой физик тебе это подтвердит.

«Либо взорвется, либо нет» – это уже намного лучше, чем «скорее всего взорвется», а?

Сижу на деке. Не на дека-дураболине, а на крыше. Дека – настил над первым этажом. У американцев так принято. Думаю о тебе. Если бы мы с тобой поцеловались, я бы точно знала, есть ли у тебя усы. Правило номер пять: чтобы узнать о чем-то наверняка, обязательно нужно об это уколоться (действительно во всех случаях, кроме наркотиков).

Итак, усы… И еще четыре правила, которые я пока не придумала. Потому что я – Шанель. Она тоже начала с пятого номера.

У настоящей женщины должны быть большие шаги.

– Бабушка, зачем тебе такие большие ноги?

– Чтобы перешагивать через тебя, детка! Сижу на деке. Думаю о тебе. Осознаю. Я – умная, уставшая и красивая. Во мне всего больше, чем в тебе. Плюс жопа. Ты сказал, что у меня красивая жопа. А Настя сказала, что только дети все большое считают красивым. Я засмеялась первая.

Тут все меня называют bum, [5]так что ты попал в точку, а Настя, как обычно, села в лужу. Она моложе меня на десять лет, ничего? И худее на двадцать килограммов. Но она такая нудная, такая ответственная, что общаться с ней может только телевизор. Канал Би-би-си.