Елена Стяжкина - Фактор Николь

И ничего не абсурд. Абсурд – это когда главной краской расставания становится ненависть. Абсурд – это ножницы, которыми некоторые истеричные особы вырезают со свадебных фотографий силуэты своих мужей. Абсурд – это такое выражение лица, на котором не читается прошлое. В этом смысле самый большой абсурд – это чистый лист.

Ну, и Алекс, конечно…

Вот…

Мы со Светой не вырезали Гришу. И живет он у нас временно, всего три года, пока строится его квартира. Очень хорошая квартира – триста квадратных метров с видом на машиностроительный завод. Когда Гриша вселится, мы ему отомстим. И будем в этой квартире как дома.

Это наша любимая шутка. Уже почти сказка. Мы не слишком верим, что Гриша куда-то вселится. Но есть надежда, что он может жениться. И тогда нас станет трое. А трое – это уже что-то, это, например, два лишних свободных дня.

Хотя Гриша мне лично не мешает. И если бы не его страсть к моделям, мы могли бы…

Я без горечи. Честно. Мы могли бы… Но наверное, для хорошего брака мало, когда только один из партнеров ничего не чувствует. Надо, чтобы не чувствовали оба.

Кстати о бесчувствии: ночью пьяная Николь побила нашего Гришу.

Сначала напугала, а потом побила.

– Я специально не включала свет, чтобы никого не будить! Я старалась тихонечко, как мышка…

Слоны – умные животные. Это я теперь точно знаю, потому что мышка Николь любит спать голой, что само по себе в наших климатических условиях (а зачем топить батареи в ноябре?)… Само по себе – уже страшно. Нормальный слон должен бежать от голой мыши. А не подвигаться к стеночке в надежде, что эротические сны сбываются.

Впрочем, Гриша пьет на ночь снотворное. А подвигается к стеночке исключительно инстинктивно. Бедный.

Бедный, волосатый, отключенный фармацевтической промышленностью…

Она хотела поговорить, он – сопел. Она думала, что это я (пить надо меньше), он тоже думал, что это я.

Она зажимала ему нос, щекотала за ухом, дергала за волосы.

– Николь, ты же знаешь, что я ношу длинные волосы! Всегда!

– Но рано или поздно даже трамвай может постричься! Я думала, что ты решила стать похожей на меня… На меня многие хотят быть похожими…

Она дергала его за волосы. Сначала на голове, потом – на ногах. Она просто хотела поговорить. Она приехала домой, ее душа была полна.

Надо, кстати, узнать, что´ Гриша пьет. Потому что хорошие же таблетки.

– Я испугалась за тебя! Так плевать на собственное тело! Так себя ненавидеть! Хорошо, что у меня был с собой воск!

Голая мышь Николь нагрела воск в своих ладонях, аккуратно наложила его на ноги Грише, выждала, пока засохнет (воск, а не Гриша). Ну и дернула…

Таблетки не выдержали, Гриша громко проснулся и стал кричать какие-то глупости. Я не успела понять, какие именно, потому что он быстро замолчал.

– Хук справа… Я ходила на курсы кикбоксеров. Мне было интересно узнать, что там за люди. И потом, твой Гриша мог разбудить весь дом.

– И ты решила сделать это сама?

– Да. Но я испугалась! Волосы на ногах еще могли сойти за твою вечную небрежность, но борода! Я же точно знаю, что за ночь у женщины не может вырасти борода, если, конечно, она не мужчина… Значит, это был вор. И я включила свет. И стала смеяться.

При свете многое становится смешным. Это – да. Это – точно.

Бедный бывший волосатый Гриша.

Он ушел в ночь. И вместо морга я сначала позвонила Свете.

– А зачем вы Ипполита окатили? – спросила она.

– Уже успел снять штаны?

– Ага. Это у него быстро, – усмехнулась Света и сердито добавила: – А сейчас стоит перед зеркалом, рассматривает. Балерун.

– Ему хоть красиво? – спросила я.

– Спокойной ночи, – сказала Света. Наверное, обиделась. Я бы тоже обиделась, если бы кто-то из друзей Светы напугал моего Гришу.

– Я думаю, что он больше к тебе не придет, – сказала Николь.

– Завтра у тебя есть шанс выгнать еще и Мишу. И все будет, как обычно.

– Ты считаешь, что Рому тогда – тоже я? – Она стала хлопать ресницами. Невинно. Жаль, что я не ходила на курсы кикбоксинга. Хук справа мне бы очень помог. И еще жаль, что она не видела себя в зеркале.

Хлопать ресницами, с которых комками валится тушь, – это прекрасный способ утешить женщину. Особенно ту, от которой только что навсегда ушел мужчина.

– Мне, между прочим, Рома машину подарил, – зачем-то сказала я.

– Не волнуйся, тебе и этот что-нибудь подарит, – ехидно ответила Николь. Не такая уж пьяная Николь. – Они тебе все что-нибудь дарят. Просто ты не умеешь этим пользоваться.

– У меня все хорошо…

– Верю, – ухмыльнулась Николь.

Она сидела, закутавшись в одеяло. Под попой у нее были подушки. Две. Гриша любил спать на двух подушках. В руках у нее была банка пива. На столике рядом с ней и диваном – мобильный телефон. Голая, теплая и комфортная.

Я стояла посреди комнаты. У нас она именуется «зал». Хотя танцевать вальс в ней нельзя. Если вальс, то с полок будут лететь книги, а со столов (журнального и складного обеденного) – листочки моей драгоценной, чуть расписанной бумаги. Я стояла посреди комнаты в пижаме бежевого цвета. Мой любимый цвет. Он сразу, еще новый, выглядит как грязный. Поэтому он отпугивает мысли обо всем, кроме каши с молоком и стирки.

Бежевый цвет быстро становится землистым. Он вбирает в себя пыль, жару и слякоть. Он – никакой.

Он нравится только собакам. Потому что собакам все равно. Во-первых, они не различают цвета. Во-вторых, им всегда важнее внутренность, то есть я.

Я стояла посреди комнаты. В пижаме, но босиком. Одетая, холодная и неприкаянная.

Рядом с Николь я всегда выгляжу неприкаянной.

– Ну, давай! – сказала она. – Давай, ты же хочешь со мной поссориться? Начинай уже… Я разбила твою семью… Я увела у тебя единственную любовь твоей жизни. Я разрушила твое будущее… Что еще? Я обрезала этому будущему провода и дороги… Слушай, у тебя нет конфетки?

– Я на диете…

– А для ребенка? Для детей надо обязательно держать конфеты. Поройся у меня в кармане штанов, а? Ты же все равно стоишь…

Я не сдвинулась с места. Теперь я уже не просто стояла посреди комнаты, я стояла в знак протеста. И раздумывала, не начать ли мне под это дело голодовку. «Убирайся прочь, мисс Эндрю!»

В общем, я ее презирала. Я начала ее презирать сразу, когда Леша («Ласточка ты моя». Я помню!!!) женился. Я считала ее дорожной сумкой, с которой удобно уехать куда угодно. Я думала, что она – промежуточный вариант, что там, на новой родине или еще до нее, в очереди перед посольством Германии, он обязательно расправит крылья и улетит. Один. Мне хотелось верить, что я для Леши – точка. Жирная точка, поставленная фиолетовыми чернилами между бровей. А она, Николь, – запятая. Наглая.

Такая наглая, что умудрилась двадцать лет назад пробраться ко мне в роддом (белый халат, фонендоскоп, сменная обувь и бабушкины очки на носу).