Елена Стяжкина - Фактор Николь

Ну? Понимаешь? А ты смотришь на все это сверху (из правого верхнего угла) и ржешь как ненормальная. А потом вы встретитесь там и все обсудите… И поржете вместе.

Он тебе: «Я чуть дуба не дал, когда понял…»

Ты ему: «Так ведь дал же…»

Он тебе: «Ну… Это ж я когда еще дал… А тогда, помнишь, как я обосрался?»

Ты ему: «Ага, обосрался, потому что носки свои найти не мог…»

…Кстати, вы все – правы. Заметь, как эти ионы действуют. Оля, суши и ты! Тебе тоже надо когда-то поумнеть. А пока: вы все правы. У меня с моим Георгием будущего нет.

И не надо!!! Зачем мне будущее?! Люди, что за идиотизм? У меня есть настоящее. И плевать я хотела.

Для любви нужна только любовь. Поэтому у меня нет долгов перед Алексом. Мне перед ним не стыдно, не горько. (Умолчу про «не холодно – не жарко».) У него для любви есть я. А у меня для любви есть Георгий.

Что несправедливо, Оля? Что? Если бы вся человеческая любовь была взаимной, мир бы никак и ничем не соединялся. Ты, как скрытый физик, должна это понять.

Но если не врать и не мечтать, то надо признать: у Георгия тоже нет со мной будущего. И вот это уже причина.

В общем, я убываю. (Я, кстати, похудела еще на пять килограммов. Надеюсь, они – не последние. Еще пять, и я пошью себе пальто, как у Натальи Станиславовны. Белое. Но без мехового воротника.) В этом месте я бы хотела написать тебе: «Прощай».

Но я же обещала не врать. (Кстати, ты заметила – ни одного английского слова. И главное, не тянет. Какой-то неизвестный науке феномен.)

Короче говоря, до свидания, Оля.

Я еще буду…

Это, кстати, и есть пароль моего ящика. Русскими словами по английской раскладке. Я еще буду. Без пробелов».

Первой в поисковую бригаду вошла Кузя. Здесь и далее – Марина. Потому что я не знаю, что мне с ней делать. Потому что сейчас она – не моя. И я очень волнуюсь. А вдруг ее сердце порезано на тонкие кусочки? Или даже, как у моей бабушки, на тонкие клаптики? А вдруг они никогда не срастутся?

Я хочу тормошить ее, веселить, кормить и быстро-быстро найти ей хорошего мальчика. Жениха…

Где мне найти жениха, если у нас пропала Николь?

Ее не было на снятой квартире, она не отвечала на телефонные звонки, не заходила в редакцию, не пряталась под диваном, не сидела в шкафу. Ее не было в гей-клубах и просто клубах. Во всяком случае в тех, где она бы могла пройти фейсконтроль. Она, конечно, не отвечала на электронные письма и эсэмэски и, конечно, не обновляла свой знаменитый блог.

Вечером в субботу ее не было в моргах, травмпунктах, больницах (особенно в реанимациях) и тюрьмах. Школа, в которой учился свет ее сердца, в субботу не работала. Но не работающие органы и системы никогда не останавливали мою Николь. Она легко могла бы разбить в школе шатер и обживаться в нем до понедельника. Могла, но не сделала этого.

В воскресенье утром я искала ее в анонимных неврологических клиниках. А вечером – в анонимных публичных домах.

Меня, кстати, пригласили в оба коллектива. Причем психиатру понравились мои руки и глаза. А сутенера вдохновила «роскошь галлюцинации».

В понедельник я взяла отгул. Везде. А из новостей я прочитала только криминальную хронику. Марина обиделась и раскричалась:

– Ты! Никогда! Ради Миши – никогда! Ради Гриши – ни в коем случае! С синяком от твоего Романа и ветрянкой от меня лично – всегда на работу! Всегда! Ни один мужик не сбил тебя с толку. Мама! Как же так?

Она так шумела. Я так радовалась. Криком из человека выходит тяжелое, плохое и страшное.

А мужики – да. Они не могут сбить нас с толку. Потому что нас не могут сбить с толку погодные условия, объективные обстоятельства и неравные партнеры.

Марина, надо признать, что на самом деле мы всю жизнь хотим нравиться девочкам.

И обиды от мальчиков – это просто шуршание страниц, а обиды от девочек – это всегда выстрел в голову. И пуля, между прочим, может сидеть в теле всю жизнь. От девочек мы становимся свинцовыми, а от мальчиков – только беременными или несчастными.

– Счастливыми! – крикнула Марина и топнула ногой.

– Конечно, – быстро согласилась я. – Просто такое хреновое лето, такое хреновое счастье….

– Пойди на работу, пожалуйста, – попросила Марина.

– Нет, – сказала я и включила в поисковую бригаду всех своих близких.

Роман, несмотря на начинающуюся левизну, сумел связаться с властями предержащими (особенно на таможнях) и выяснил, что ни законным образом, ни контрабандой Николь из страны не вывозили.

Игорь Олегович вышел на телевидение. Он сидел в третьем ряду программы «Жди меня» и трогательно держал фотографию нашей девочки. Правда, студенческую, потому что других у меня не нашлось. Знакомый оператор сделал Игорю Олеговичу три крупных плана. Это была совершенно безнадежная картинка. Даже нам с Мариной было ясно, что к такому мужчине Николь не могла бы вернуться ни при каких обстоятельствах.

Гриша был в нашей группе самым бесполезным. Но он излучал оптимизм: «Еще не все ноги в этой стране побриты. Я сам знаю два десятка отвратительно волосатых ног. Она не могла покинуть нас, не завершив миссии». А Миша сказал: «Не смей называть страну «этой». И до вторника все поссорились.

У моих хлопцев всегда был высокий патриотический градус. Они любили родину и меня, как могли.

Во вторник я взяла еще один отгул. Марина испугалась не на шутку и ушла в институт. С утра, ура, немного покричала. А из института пришел заведующий кафедрой, очень хороший человек. И у него, бывает же такое, аллергия на мобильные телефоны. Он покрывается от них сыпью и бранью. Особенно, если видит их в руках студентов на лекциях.

Он ехал в наш штаб через весь город, с двумя пересадками, презирая такси и возможность быть кем-то подброшенным. Он ехал, думая, что я заболела Сухомлинским. Утешать меня ехал. А поздравить с днем рождения все равно забыл.

Известный случай: мы очень и очень сильны, красивы и убедительны в горе. И воюем мы хорошо. Жалеем – тоже.

Профессор Кривенко влился в бригаду вопросом: «А был ли мальчик? Почему вы все уверены, что она, в смысле Николь, существует?»

По вопросу мы сразу поняли, что он – наш человек. И согласились с его планом: поиски продолжать, археологов и уфологов пока не привлекать.

В среду мой заведующий профессор Кривенко сказал, что провел серьезные синоптические изыскания.

«Вы же педагог!» – сказал Миша. Он вообще все время был противный. Но Кузя (c ним она оставалась Кузей: шепталась, жаловалась, прерывисто вздыхала и давала послушать новые песни) говорила, что противная – я. Потому что я должна была как-то более активно отреагировать на его попытку на ком-то жениться. Я должна была проявить чувство. Ревность, например. А не игнор…

В общем, Миша сказал: «Вы же педагог, а не синоптик!»