Елена Стяжкина - Фактор Николь

У меня, Оля, сейчас отличные галлюцинации. Ты себе даже не представляешь какие.

Но все равно не такие, как у тебя.

И где-то глубоко в душе я думаю, что не ты, не ты, точно не ты разрабатывала этот, как вам всем кажется, чудовищный план. Я хотела спросить у этой жопы Кузи, что там по поводу «never fails», [23]а потом подумала (хотя многие считают, что я критически не способна думать)…

Я подумала, что все справедливо, Оля. И хочу тебя огорчить. Кузя не любит Го. И не полюбит. Зато у них разница три года, а не сто три, как у нас. Еще я хотела спросить у этого мелкого предателя, так ли он целует нашу Кузю, как меня при побеге. Но не спросила. Потому что знаю: не так.

Меня он целовал, конечно, лучше. Но приехал, чтобы выносить из-под меня судно. А я хоть и больная, но ходячая. Мне пришлось еще учиться «делать под себя». Это, знаешь, не каждый здоровый человек освоит. Плюс возможные пуки и прочие пролежни. А звук! Оля, от таких звуков способен умиляться только Алекс.

И он умиляется. Извини. Он огорчается из-за этого судна так, что теперь мы будем обследовать не только мою бедную талантливую голову, но еще и позвоночник, кишечник, печень, желудок и снова голову…

Я здесь немного пою. Меня приезжают слушать со всего побережья, так что денег на новые обследования хватает. Не волнуйся.

Кстати, я его не узнаю. Не Алекса, а это большое счастье по имени Го. Он все норовит застыть с моим судном посреди палаты и начать извиняться. А писаю я, как ты понимаешь, равно как и какаю, не цветами.

– Я буду стараться все это исправить, – такой у нашего хлопца зачин. – Все было честно, но недолго… И теперь…

Мне, конечно, очень интересно, что «теперь», но до садо-мазо, you know, я не докачусь никогда.

– What’s dirty nigger! [24]– кричу я, не давая мальчику перейти к припеву. Я кричу громко, призывая в палату санитаров и прочих ответственных за модную тут толерантность и политкорректность лиц. Меня стыдят всякими успокаивающими уколами прямо в вену.

Вообще, я не очень люблю негров. Хотя в качестве нового чувства я присмотрела себе одного доктора-физиотерапевта из афроамериканцев. Сейчас очень важно, справится ли он со своим расизмом. И если да, то все очень и очень может быть…

А когда идет дождь, твоя Кузя криво усмехается и говорит: «Привет, Ромка…» И когда вдруг ветер или большая надутая туча среди ясного неба… Она думает, что это – Ромка.

А Го сердится, закусывает губу, почти плачет. Зато никакого подвига. И Кузя ему «как дышать».

Когда тут идет дождь, Оля, я прошу судно особенно часто.

Недавно я написала статью, а потом переделала ее в монографию. Сейчас мы с врачом-физиотерапевтом ищем издателя. Это книга о карме.

У вас сколько девочек живет в городе? Миллион? А в разных Европах и Америках?

Еще полтора? Два? Вообще, их должно быть около миллиарда, этих разных девочек. А с учетом того, что Го знает пять языков, каждая из этого миллиарда могла быть выбрана высшим разумом для миссии по постановке меня на место.

Но высший разум очень сосредоточен на моей особе. Я бы сказала, что он ко мне предвзят и, вероятно, влюблен. Из миллиарда он выбирает ту, которую я лично красила зеленкой, стараясь, чтобы эстетика разброса прыщей напоминала не ветрянку, а сны раннего Пикассо.

И после этого он еще смеет называться Высшим Разумом? Нет. Это типичная мелочная, подсевшая на дешевое телевизионное мыло карма. Ты согласна? Надеюсь, она опомнится и тоже напишет обо мне монографию.

Как ты думаешь, карма – это девочка или мальчик? В любом случае, Оля, моя карма ведет себя точно так же, как ты.

Знаешь, если бы в моей голове нашли опухоль и дали бы сроку два месяца, все, что я сделала или собиралась сделать, было бы правильно, да? В вашем с Алексом пионерском сознании. В случае двух месяцев вы бы мне все простили и все поняли. Не исключаю, что Го тоже был бы со мной до самой смерти и ни ухом, ни рылом, ни своим выдающимся кадыком не дал бы мне понять, что тоже – ждет. Он был бы нежным, настоящим, уверяю тебя, он был бы честным в этом во всем. Он бы меня любил. И чем больше признавался себе, что просто ждет, когда я уйду в аут, тем больше любил бы, а?

Два месяца в жизни каждый человек может быть честным.

Только я не понимаю, чем опухоль отличается от жизни? Почему женщину со злокачественным шариком в голове понять можно, а без шарика – нельзя? Ты объяснишь мне это? А я подарю тебе браслет. Тут всем подозреваемым в болезни Альцгеймера дают браслеты, на которых пишут всякую неприятную правду: возраст, семейное положение, адрес… Если я еще раз потеряюсь, меня будет легко найти.

Хотя искать надо тебя, Оля. Кстати, пишешь ты хорошо. Как на заборе. И эротично, и поэтично, и даже с намеком на ностальгию. Сиэтл, между прочим, очень бы выиграл, если бы здесь на заборах писали наше любимое слово, да?

И пишешь ты не Алексу! Извини. Но соединить тебя с ним – это не по-моему. Это невозможно. У вас все кончено, даже если ты так не считаешь.

Смирись. И я смирюсь. Но если наша Кузя бросит моего Го, то… В общем, опухоль я для себя не исключаю.

Алекс тоже пишет. И тоже – не тебе. Я нашла ему женщину. Но он, как и ты, все не может поверить, что эта женщина – не я.

Если бы все люди любили тех, кто любит их, ничего бы не было, Оля. Ни литературы, ни сигарет, ни детей, ни войн.

Ой, о сигаретах же! Мой афроамериканец пообещал своей маме (в пятый, в последний раз), что бросит курить. Теперь я делаю ему искусственное дыхание. Догадалась? Оля, не думай о поцелуях, до поцелуев нам еще надо сдать кучу анализов. Я курю и выдыхаю дым ему в лицо. А он – нюхает. Смотрится этот процесс ужасно, поэтому мы прячемся в кладовке и не включаем свет.

Теперь можешь начинать мысленно благодарить меня. Во-первых, я отобрала у тебя Алекса, хотя, как выяснилось, мне самой он был не нужен. Но именно этот отбор подарил тебе «вечную любовь» (здесь я громко пою голосом Азнавура). Во-вторых, я избавила нашу Кузю от комплексов и отдала ей самое дорогое. (Вот эта размазня на три абзаца – это мои слезы. Ты помнишь, что я просила тебя сохранить их для клонирования?) В-третьих, я пристроила тебя к мечте. Я нашла тебе человека, который не будет претендовать на твою квартиру, руку, сердце, время, деньги и твой, так и быть, талант. Ты можешь переписываться с ним сколько угодно. И вам обоим за это ничего не будет. Никаких движений. Ни с той, ни с другой стороны. Это как изнасилование по обоюдному согласию, но в письменном виде. У тебя еще будут sensual orgasms. [25]Вот увидишь! Ну? Ты благодаришь меня?

Если нет, то в-четвертых, мы обе теперь можем быть спокойны за Алекса. Она – немножко курица, эта его новая женщина. Но и немножко цыпленок. Всё как он любит.

Хотя… Он-то любит меня.

Извини.

Зато она, эта чудная наседка, любит Гошу. Потому что Гоша – ее сын. Она думает, что пишет сыну. А Алекс думает, что пишет мне. А я смеюсь. У меня же все пароли, явки и адреса. Я смеюсь, Оля. И только ты можешь меня понять.