Сергей Алексеев - Игры с хищником

От этих слов вдруг ознобило голову, и волосы шевельнулись под кепкой. Это напоминало бред нездорового человека, или, как раньше говорили о таких, дескать, заговариваться стал, когда вполне разумное соседствует с безумным. Должно быть, Герой сильно переживал свою отставку и нервы не выдержали...

На другое же утро Сергей Борисович послал за Никитой и, дабы тот не мелькал по коридорам и приемным, встретил на улице и сказал коротко:

– Езжай домой. В течение трех дней вопрос решим.

– Вижу, признаешь родню, – оценил тот.

– Где Антонина?

– Утром на работу ушла.

– Ладно, готовься, скоро в гости приеду.

Никаких заданий органам он не давал, но когда начальник УВД пришел на совещание, то показалось, смотрел как-то особенно – понятливо, что ли. Ближе к вечеру Сергей Борисович перешел в кабинет облисполкома, прождал Антонину до восьми, наудачу набрал свой домашний номер и услышал ее голос.

– Ты дома? – не поверил своим ушам.

– Да... Вы сказали дома сидеть.

На улице было темно, поэтому он непроизвольно переходил на крупную рысь и всякий раз сдерживал себя.

Она встречала его, как жена, в передничке, под которым было новое, из искристого крепдешина, платье с глубоким вырезом. В дверном проеме маячил накрытый стол...

И он спросил, как муж:

– Ты где была вчера?

– Брат приехал, вы же знаете... В общежитии.

– А платье?..

– Никита подарил... Сказал, ходишь в обносках, работаешь поломойкой.

Он устыдился, что не подумал купить ей что-либо из вещей или денег дать – текучка замордовала...

– Прости, – повинился и обнял ее. – Я переживал, искал...

Он улавливал ее дыхание и не ощущал того волнующего, ошеломляющего запаха ацетона.

Но теперь не радовался этому.

За столом, как жена, Антонина положила в тарелку какую-то пищу – он не обратил внимания, а достал из шкафа коньяк «Плиска» и два бокала. Ей налил немного, себе щедро.

– Давай выпьем?

Она что-то заподозрила, насторожилась, подчеркивая тем самым свою природную прозорливость, и одновременно попыталась скрыть это.

– Давайте, – отозвалась с интересом.

Он выпил до дна, клюнул что-то вилкой.

– Скажи мне... Ты помнишь, как вы жили в Коростах?

– Не помню... Мне года не было, когда уехали оттуда.

– А кто твой отец?

Она помялась, смутилась.

– Папа у меня очень старый... Вы не поверите – девяносто семь лет. Он поздно женился на маме.

– А маме?

– Пятидесяти нет...

– Они рассказывали, как поженились?

– Однажды я слышала... Мама сильно болела, и отец вылечил... Почему вы спрашиваете?

Сергей Борисович пропустил этот вопрос мимо ушей.

– Ты знаешь фамилию своей мамы?

– Махоркина...

– Другую никогда не называли? Например, Виктория Маркс?

– Даже не слышала... Вы так спрашиваете, как будто...

Он не дал договорить.

– Мама называла отца – Сыч?

Антонина вытянулась, удивленно расширила глаза.

– Называла... И сейчас иногда говорит: «Сыч старый, что бельма выкатил?..» Это шутя. Мама его до сих пор сильно любит.

Уходя от ее пытливого взгляда, Сергей Борисович еще выпил коньяка и взял руку Антонины.

– Я должен это сказать... Твой папа – это мой родной дед, по отцу. И получается, ты моя тетя. А я – твой племянник. Так что ты можешь говорить мне «ты».

Она выдернула руку и, качнувшись назад, чуть не опрокинулась вместе со стулом – Сергей Борисович удержал в последний момент.

– Что вы такое говорите?!

– Вчера Никита подтвердил. Мой папа – твой брат.

Антонина убежала в спальню, закрыла за собой дверь. Он же посидел с опущенной головой, выпил коньяка и пошел следом. Она лежала на кровати лицом вниз и плакала – дрожала узенькая спина под крепдешином, и в полумраке казалось, что волосы не разбросаны, а стоят дыбом. Сергей Борисович включил настольную лампу, присел рядом, погладил голову и ощутил приступ жалости, но утешить ничем не смог – не было слов.

– Ты меня хочешь бросить? – с каким-то вызовом, сквозь слезы спросила она. – А сказку обещал!

– Не получилось сказки...

Она вскочила – волосы растрепаны, мокрое лицо перекошено в неожиданном яростном гневе.

– Затащил на квартиру, изломал всю, как зверь голодный! Синяков наставил, изнасиловал... На, смотри! До сих пор не прошли!

Подняла подол и показала бедра с синими пятнами.

Это были его пальцы...

– На спине показать? Как ты когтями вцепился? – продолжала Антонина. – Не женишься на мне, да? Из-за родства?

– Ты знала? – обескураженный ее перевоплощением, спросил Сергей Борисович. – Неужели ты знала?..

Антонина примолкла и только всхлипывала, зажимая в себе слезы, дрожали прижатые к груди кулачки.

– Знала, – определил он. – Теперь все ясно.

– Ничего тебе не ясно! – задиристо воскликнула она. – Мне папа сказал!.. Когда уж поздно было! Что мне теперь делать? Ну что?!

Ее вопросы хлестали по ушам, словно бич, в голове звенело. Она же по-своему расценила его молчание.

– Возьми меня замуж? – попросила жалобно. – На это родство не смотри, уродов рожать не буду. Никто ведь не узнает? А папу мы в бане запрем.

– Зачем?

– Чтоб не ходил и не кричал.

– Почему он кричит?

– Из ума выжил, так и орет теперь на нас.

– Не хочет, чтобы выходила за меня?

Она пытливо взглянула и отвернулась.

– Больной, так что взять?.. Или в Архангельск отпустим. Он все туда рвется, к своему сыну Александру, так и пусть едет. А кроме него, никто не разболтает!

– Подумай, как мы с тобой жить станем? – обреченно спросил он.

– Очень хорошо станем! – засмеялась она, как Рита. – Мне понравилось. Ты такой сильный, страстный!.. Только синяков больше не оставляй, ладно? И запомни: меня зовут Антонина, Тоня, а не Рита. Я ревнивая. А какой ты Ритой меня называл?

Упоминание о Рите вдруг всколыхнуло в нем старое чувство и вместе с ним – решимость.

– Ты же меня не любишь? А хочешь замуж!

– А ты меня любил, когда делал предложение? – вновь взъярилась она. – Тебе надо было жениться, вот и предложил. И мне надо. Вырваться из этой грязи! С этих Выселок! Ты вон живешь как барин – на машинах возят, на самолетах. А мы?.. Ничего, любовь у нас будет!

– У нас ничего не будет! – отрезал он, хотя при этом вспомнил слова Героя, как следует расставаться с женщинами. – Все, вставай и уходи.

– Не будет? – переспросила она.

– Это кровосмешение, понимаешь? Нельзя этого делать. Твой отец прав!

– Ага, понимаю. – Она встала и пошла в переднюю. – Мне теперь жизни нет. Пойду и повешусь. Или утоплюсь...

Она говорила это так хладнокровно и трезво, что будто и не плакала несколько минут назад. Видимо, учеба в театре не прошла даром. Сергей Борисович стоял, смотрел, как она торопливо одевается, и молчал, поскольку это ее перевоплощение обезоруживало.