Дорис Лессинг - Марта Квест

Они молча проехали пять миль по шоссе между двойным рядом деревьев и подкатили к ночному клубу, приютившемуся у подножия низенького копье, — не клубу, а самому настоящему амбару, в свое время служившему сушилкой для табака. К калитке была прикручена проволокой черная вывеска, гласившая: «Король клубов». Перед амбаром был разбит цветник, где росли красные, желтые и оранжевые канны. Эти мясистые, неприхотливые цветы самым своим видом как бы говорили: «Здесь все для публики». Сад окружали джакаранды, уже одевшиеся плотной зеленой листвой. Внутри клуба было неуютно: голые кирпичные стены, потолок затянут мешковиной, провисавшей в тех местах, где ее не удерживала проволока. Пол был голый, деревянный. В углу стояла радиола.

Марта села на деревянный стул перед деревянным столом без скатерти, а Адольф подошел к двери в глубине комнаты и постучал. Показалась голова старой женщины — бесцветное землисто-серое лицо, обрамленное бесцветными седыми космами, — и два больших черных глаза внимательно оглядели Марту.

— Мы хотели бы потанцевать, — сказал Адольф.

— Извините, милок, — ответила женщина, — но у меня сегодня до шести утра был народ — все просто с ума посходили в этом году — и я сейчас отсыпаюсь.

Голова исчезла, и Адольф вернулся к Марте, улыбаясь своей обычной смущенной улыбкой.

— Вы любите танцевать? — спросил он.

Марта ответила не сразу. Танцы давались ей нелегко, но с одними людьми она могла танцевать, а с другими — нет: они словно замораживали ее — она становилась деревянной, неуклюжей, хотя партнер ее иной раз и вовсе неплохо танцевал.

— Я не умею танцевать, — сказала она в надежде, что на этом все и кончится.

— Я видел, как вы танцевали в клубе, — заметил он. — Не надо так напрягаться — тогда все будет в порядке.

Она рассмеялась и сказала, что ее никогда не учили танцам.

— Я научу вас, — пообещал он и улыбнулся, глядя на нее так пристально, что она смутилась: ни один мужчина не смотрел на нее так, хотя она едва ли могла бы объяснить — даже самой себе, — как именно. А ведь она уже далеко ушла от «молоденьких девушек» прошлых времен: она считала, что ей все дозволено. Но под взглядом Адольфа она с трудом подавила желание закрыть вырез платья, хотя это было невозможно, поскольку фасон требовал открытой шеи. Тогда Марта заставила себя не замечать его испытующего взгляда, но щеки ее вспыхнули, и она от души пожелала, чтобы этот румянец разгорелся не слишком ярко и не выдал ее. Адольф улыбнулся: он заметил, как вспыхнуло лицо Марты, и это доставило ему удовольствие. У Марты вырвался гневный жест — такой гневный, что она даже сама удивилась: на что же ей гневаться? И тотчас на лице Адольфа появилась застенчивая улыбка; он даже невольно протянул руку, словно прося Марту не уходить. Оба смутились и отвернулись друг от друга.

Из задней половины дома появился официант, подошел к ним, склонился и сказал, что миссис Спор велела узнать, чего бы они хотели покушать. Видно было, что ему неохота обслуживать их раньше положенного времени: сюда принято было являться после десяти часов вечера. Вместо белого фрака на нем была белая бумажная куртка и длинные белые, довольно грязные штаны. Но Адольф заговорил с ним как старый знакомый, чуть ли не друг — стал расспрашивать про его семью, и официант заулыбался. А когда Адольф сунул ему в руку щедрые чаевые, он предложил подать бутылку бренди, если они хотят. Адольф сказал, что да, конечно, но только он не намерен платить втридорога — официант понял шутку, улыбнулся, и на столе вскоре появились бутылка, стаканы и сэндвичи.

Марта потихоньку потягивала бренди, чувствуя, что ее спутник не предложит ей ничего другого, пока алкоголь не сделает свое дело; как всегда в таких случаях, она почувствовала себя оскорбленной и, как всегда, подавила обиду. Вскоре Адольф поставил пластинку с румбой и пригласил Марту танцевать. Марта застеснялась — танцевать одной в огромной, пустой, неуютной комнате да еще с таким знатоком, как Адольф! Он ведь сказал ей, что был профессиональным танцором. Марта сразу почувствовала, что он из тех, с кем она танцевать не может. Ноги у нее отяжелели и едва двигались, и чем свободнее она старалась держаться, тем больше напрягался каждый ее мускул, каждая связка. Раздались звуки танго, и Адольф начал учить ее:

— Смотрите, вот как нужно расслабить колени. А теперь опустите плечи.

Это напомнило ей Донавана, и Марта сразу остановилась, отбросила назад волосы и со смехом сказала:

— Никогда я не научусь танцевать, лучше вы и не старайтесь.

И с видом человека, одержавшего победу, вернулась к столику. Нет, не нравится ей этот музыкант! И ей захотелось домой. По-видимому, это отразилось на ее лице, так как он вдруг смиренно сказал:

— Я вам не пара, да?

Он сказал это так грустно, с такой мольбой, что Марта была потрясена. Ей стало очень жаль его. И в то же время она его презирала.

— Если б эти типы из Спортивного клуба увидели нас вместе, им едва ли это понравилось бы, — заметил он в надежде, что она станет ему возражать.

— Ну, какое до этого дело завсегдатаям Спортивного клуба?

— А что бы сказал ваш друг Донаван Андерсон?

Этот вопрос показался ей просто неуместным, тем не менее она поднялась; Адольф последовал за ней, прихватив с собой бутылку бренди.

Они снова сели в машину и поехали в полном молчании. Было темно, мерцали звезды: холмы, на которых раскинулся город, обозначались в окружающей тьме более густой чернотой, а над ними расстилался сверкающий звездами черный бархат неба. Марта, нахмурившись, смотрела перед собой; Адольф то и дело украдкой поглядывал на нее. Когда они медленно проезжали мимо Макграта, он спросил:

— Вы бы скорее умерли, чем показались там со мной?

Марта холодно ответила, что не понимает его, и это было правда: ей и в голову не пришло бы стесняться своего спутника, если бы он сам без конца не наводил ее на эту мысль; и хотя его поведение можно было бы объяснить поговоркой «noblesse oblige», [5] Положение обязывает (фр.). он так усердно принижал себя, точно Марта была принцессой, снизошедшей до сына пахаря. Однако она этого не сознавала и только испытывала к нему огромную жалость.

— Вам, видно, нравится быть отверженным, — иронически заметила она. Он рассмеялся, оценив ее иронию, но тут же впал в прежнее настроение и заявил, что не стыдится того, что он еврей. — А никто и не требует, чтобы вы стыдились, — так же холодно заметила Марта.

Она злилась все больше и больше, и ей все больше становилось не по себе. Тем не менее, когда она вошла в ресторан Макграта, то — сознательно или бессознательно — сделала над собой усилие, и вид у нее был вызывающе спокойный. Она помахала рукой знакомым, увидела Пэрри и улыбнулась ему, как если бы ничего не произошло, а он в ответ вежливо кивнул ей. Но Марте почудилось, что не только Пэрри, а и все остальные ее знакомые были с ней как-то холоднее, не так приветливы и провожали взглядом не ее, а Адольфа, шедшего за ней; ей опять стало мучительно жаль его, и она обернулась, решив взять его под свое покровительство: надо идти рядом и делать вид, что они погружены в оживленный разговор. Но он не слышал, что она говорила, на лице его застыла обычная робкая и смущенная улыбка, а ей так и хотелось встряхнуть его, чтоб он держался с достоинством.