Олег Зайончковский - Счастье возможно: роман нашего времени

Новый год мы отмечали в нашей же трущобе, в большой необитаемой комнате. В роли хозяев выступали мы с Томой и наши соседи по квартире – два странноватых студента, не помню, каких вузов. Дмитрич от начальственных щедрот принес кривую лысоватую елку, которую мы воткнули в ведро с соленым комхозовским песком. А потом явился Феликс, уже пьяненький, с целой канистрой типографского ректификата. На запах спирта откуда-то стали подтягиваться бомжи и прочие обитатели «необитаемого» дома.

Ни до, ни после того случая не встречал я Новый год в столь зловонной и столь дружественной атмосфере. Стены «праздничной залы», отогретые нашим дыханием и двумя раскаленными «козлами», мироточили. Все мы расслабились, разомлели – и горе-студенты, и бомжи, и вечно сторожкие, синие от наколок личности криминального типа. Даже Тома робко улыбалась, прижавшись к моему плечу.

Дмитрич оглядывал наше сборище невзыскующим отеческим взором. Мы были хороши для него, а он для нас, такие, какие есть. Была минута, когда мне показалось, что благодетель наш собирается запеть, и он запел бы, наверное, но взгляд его, как, бывало, взгляд Николая Степановича, наткнулся на меня. И тогда, передумав вдруг, Дмитрич потянулся ко мне со стаканом.

– Давай, сынок, что ли, чокнемся! – сказал он. – За Новый год и за вас. Все у вас будет ништяк – ты поверь старику.

И тогда бомж, сидевший поблизости, заявил, что у них с его Нинкой тоже все будет ништяк, потому что у них любовь и они поженятся.

– Правда, Нинка? – толкнул он свою соседку. А другие бомжи заржали, и все наперебой стали кричать, что скоро поженятся.

Застолье чем дальше, тем становилось более шумным, но мы недолго еще в нем участвовали. Не дожидаясь кульминации, Тамара увела меня в нашу комнатку, где я по своей «слабости к вину» сразу же упал на постель и заснул. А спустя некоторое время в дверь к нам постучался Феликс.

– Бомжи уже дерутся, – сообщил он и рухнул в кровать рядом со мной.

Тома же не смыкала глаз до утра, но не потому, что ей негде было спать, и даже не из-за крыс. Вернее, именно из-за крыс – оттого, что их этой ночью не было. Она думала, что, раз крысы исчезли, значит, быть беде.

Но все обошлось. Наши буйные соседи не успели поджечь дом или устроить поножовщину – типографский ректификат, спасибо ему, повалил их раньше. Новый год, слава богу, дворничье жилтоварищество встретило без ЧП, если не считать того, что снег на наших участках лежал неубранным целую неделю. А в конце этой недели, то есть, считай, под Рождество, к нам с Тамарой прибежал Дмитрич. Выглядел он сильно напуганным и говорил сбивчиво – со слов его можно было понять лишь то, что в комхоз приехал какой-то начальник и стучит кулаком по столу.

– Говори ты толком, – допытывался я, – что за начальник, почему стучит? Может быть, из-за того, что мы снег не убрали?

– Не знаю, что за начальник, но большой, – отвечал взволнованный Дмитрич. – А на снег ему насрать – он тебя требует.

Короче говоря, «начальником» этим оказался мой тесть Николай Степанович. Как уж, не знаю, он вычислил наше с Томой местонахождение и собственной персоной явился в комхоз. А стучал кулаком он потому, что, кроме как стучать кулаком, больше ничего не умел.

Тем же вечером за нами приехала черная, сверкающая молдингами казенная «волга». Дмитрич совсем расстроился.

– Знал бы я, что ты такая шишка, ни за что бы к себе не пустил, – сокрушался он. – Теперь вот отвечай за вас.

– Не волнуйся, Дмитрич, – утешил я его. – Я похлопочу, чтобы тебя не тронули.

Я сдал ему комнату, инвентарь, телогрейку с валенками и казенные простыни. Мы обнялись на прощание и больше уже никогда на виделись.

Зато я опять стал постоянно видеться с Николаем Степановичем. И надо сказать, что за то время, пока мы с Томой были в бегах, тесть мой существенно изменился. Наверное, много думал. В первый же вечер после нашего возвращения Николай Степанович вызвал меня на кухню для мужской беседы, чего прежде ни разу не делал. Когда он прикрыл за нами дверь и достал из шкапика водку, я понял, что разговор будет серьезный. Так и оказалось. Без орова, без наскока Николай Степанович объявил мне, что хотя я, конечно, подлец и мерзавец, но теперь, когда он «убедился о том», как дура Томка ко мне не на шутку прилепилась, то он и сам хочет иметь со мной человеческие отношения.

– А как ты? – спросил Николай Степанович, заглядывая мне в лицо.

– Почему бы и нет, – пробормотал я растерянно.

– Вот и выпьем за это! – тесть налил нам обоим. – Свое говно с лопаты не сбросишь! А?… – Он добродушно рассмеялся и добавил: – Только папой меня не называй.

Мы выпили в знак примирения, но это, как оказалось, было еще не все. Чтобы мы с Томой не бегали больше по бомжатникам, Николай Степанович пообещал устроить нас в квартирный кооператив. Эта новость меня действительно сразила.

– Спасибо… – пробормотал я, краснея. – Спасибо большое…

Смущение мое доставило Николаю Степановичу удовольствие.

– Чего уж там! – он похлопал меня по плечу. – Пользуйся, парень, раз так вышло. Смотри только, Томку не обижай и учись как следует. Закончишь институт, вступишь в партию, возьму тебя главным инженером. А?… Хочешь главным инженером?

Мы выпили с ним еще раз или два, обсуждая перспективы моей карьеры, а потом Николай Степанович посмотрел на часы и сказал вдруг заговорщицким тоном:

– А теперь давай за Рождество, только тихо.

С тех пор прошло уже очень много лет. Родителей Тамары больше нет на свете. К счастью, умерли они до того, как мы с ней развелись. Я пишу эти строки, сидя в той самой квартире, которую выбил нам и оплатил Томин папа, за что я до сих пор премного ему благодарен. Простите меня, Николай Степанович, я не сдержал своего слова никогда не обижать вашу дочь. И вы, Ирина Борисовна, простите меня за то, что я читал за столом.

Если бы человека из домобильной эпохи переместить в наше время, он очень бы удивился: что такое – горожане, через одного, ходят держась за голову. Словно только что состукнулись черепами, нагнувшись за чем-нибудь разом, или коллективно от кого-то схлопотали по уху. Мы, конечно, стали бы объяснять гостю из прошлого, что никто ни с кем у нас не состукнулся, а просто эти люди говорят по телефону. Но гость бы нам не поверил. «Во-первых, – возразил бы он, – с чего это полгороду понадобилось куда-то звонить? А во-вторых, где у них телефоны? У телефона должна быть трубка, в которую говорят, а они бормочут в никуда, в пространство». Домобильный человек решил бы, что москвичи помешались или впали в детство, и он оказался бы не совсем не прав. Вспомните – ведь многие из нас, да практически все мы, играя в песочнице со сверстниками, так же вот прикладывали к уху камушек или просто сжатый кулачок, делая вид, что говорим по телефону. Представляя себе свою взрослую будущность, мы ели воображаемую пищу, заключали воображаемые браки и нянчили воображаемых, в лучшем случае пластмассовых, младенцев.