Франсуаза Саган - В память о лучшем

– Еще больше, чем в казино, где темп, в каком развертываются события, вызывает порой неприятный ажиотаж, такое можно наблюдать на ипподромах. Если не считать дней скачек на Большой приз в Лоншане, как правило, на тотализаторах нет и следа классовых предрассудков, отравляющих существование так называемых демократических обществ. Там не существует никаких социальных различий, не существует богатых и бедных, есть только выигравшие и проигравшие, причем сумма их выигрыша или проигрыша не имеет ровно никакого значения. Я видела, как грузчики от всей души утешали Ги Ротшильда, когда его лошадь не пришла к финишу. Я видела своими глазами, как богатые парижане унижались перед барменами, умоляя подсказать, на какого скакуна ставить, как отъявленные ничтожества становились предметом всеобщего восхищения, когда потрясали десятифранковым банковским билетом. Думая об их пороке, фанатизме и роковом увлечении, надо не забывать, что игроки – это прежде всего дети; и если может статься, что они рискуют пропитанием своих чад, ставя на скакуна, не имеющего шанса на выигрыш, для них самих это ничто в сравнении с репутацией: полдня выигрышей в Отейе или Венсеннах за счет усердной интуиции на протяжении семи забегов подряд делают человека знаменитостью, приносят ему славу, и отказаться от этого способны лишь немногие мужчины, как, впрочем, и женщины, достойные называться женщинами. Зато переживать «невезуху», преследующую вас целую неделю, день за днем, ни разу не поставить на «ту» лошадь – вот что делает вас изгоем, окаянным, таким же несчастным, как и тех верующих в Средние века, которые воображали, что лишились Божьей благодати, что Бог разлюбил их.

Но вернемся наконец к игре – настоящей игре, той, что увлекает вас дальше, чем думаешь, той, что, совершенно очевидно, менее опасна на скачках, нежели в казино. Кассы тотализатора кредита не предоставляют, чеков не принимают, и немало невезучих игроков уже после третьего или четвертого забега вынуждены, хочешь или не хочешь, понуро удалиться. А вот в казино, если пользоваться там некоторым кредитом, дела обстоят посложнее. Когда мне было от роду двадцать один год, меня считали богачкой, и такое премилое заблуждение продолжало пленять иных директоров игорного зала и в дальнейшем. И вот спустя три месяца после моего приобщения к игре я оказалась уже в казино Монте-Карло и участвовала там в судьбоносной партии за игорным столом, где моим партнером был король Фарук собственной персоной. Я все еще не умела расшифровывать «немые» карты, и тут со мной произошли два казуса: имея на руках карту 1, я приняла ее за 7 и не прикупила, тогда как Фарук, имея на руках 4, прикупил. Я, разумеется, выиграла. Но в тот момент, когда я открыла карты, все вокруг встрепенулись и заверещали от возмущения. Однако я была в своем святом праве на проигрыш, и на меня махнули рукой. В панике я в следующей партии прикупила к 7 даму, благодаря которой взяла верх над Фаруком с его 6. С ним чуть было не случился апоплексический удар, а присутствующие дамы едва не растеряли свои бриллианты. После чего и было принято решение приставить ко мне крупье-советника. В тот вечер я, конечно, выиграла, однако же не припомню другого случая, когда бы мои выигрыши сопровождались таким конфузом.

Летний сезон закончился бы для меня спокойно, поскольку в Сен-Тропезе, слава богу, казино не было. Но надо же такому случиться: в то лето сюда понаехало столько отдыхающих, что в разгар летнего сезона жизнь там стала невыносимой, и я перекочевала на менее людные пляжи Нормандии. Сняв повыше Онфлера большой дом, запыленный и запущенный, я приготовилась было провести там июль, наслаждаясь морскими купаниями, но тут всплыли два обстоятельства, увы, оказавшиеся взаимосвязанными, а именно: что море находится у черта на куличках, зато казино в Довиле открыто круглые сутки. Так что солнечные дни мне заменили ночи. Отныне мы – Бернар Франк, Жак Шазо и я сама – жили только по ночам и на рассвете, лишь иногда, в промежутке, вкушая прелести травки-муравки. Постукивание фишек заглушало нам пение птиц, а зеленое сукно игорных столов заменяло зелень лугов. 7 августа, накануне того дня, когда мне следовало по условиям контракта вернуть дом хозяину и составить опись имущества, что оказалось делом хлопотным, мы отправились в последний, по нашему разумению, раз в большое белое казино, которое все еще оставалось вотчиной Андре. Очень скоро, разорившись на «железной дороге», я пересела к рулетке и по милости 8, которая выпала мне незамедлительно и надолго, на заре следующего дня оказалась обладательницей 80 000 новых франков (дело было в 1960-м). Мы возвращались домой окрыленные, однако перед дверью нос к носу столкнулись… с домовладельцем, который, зажав инвентарную опись под мышкой, сурово обратил мое внимание на то, что время восемь утра – час, назначенный нам для отъезда. Я начала было просматривать с ним злосчастную опись, когда он спросил меня, как бы невзначай, а не хотела бы я приобрести этот дом. Я открыла рот, собираясь ответить, что не имею обыкновения покупать что бы то ни было, что я квартиросъемщица по натуре, но тут он прибавил: «Учитывая необходимость ремонта, я продаю его по дешевке – за 80 000 франков». Дело было 8 августа, я оказалась в выигрыше благодаря ставке на 8, хозяин продавал свой дом за 8 миллионов старых франков в 8 часов утра… Что, по-вашему, оставалось мне делать при таком раскладе? Я торжествующе извлекла банковские билеты из распухшей от них вечерней сумочки, сунула все бумажки ему в руку и отправилась спать.

С той минуты моей единственной собственностью на земле стал и остается по сей день дом, по-прежнему нуждающийся в ремонте, расположенный в трех километрах от Онфлера (и в двенадцати от Довиля).

Но пусть мне не говорят ни о пагубе азартной игры, ни о роке, нависшем над игроками. Не стану распространяться о нескончаемых ремонтных работах, о разных там бедствиях, так или иначе связанных с жизнью в этом деревенском доме, – они знакомы всем домовладельцам. Расскажу-ка я лучше о двадцати пяти счастливых годах, проведенных под его крышей, о дожде вперемежку с солнцем, о рододендронах, обо всех моих тамошних каникулах. Этот дом, двадцать раз заложенный, дважды чуть было не проданный, где уединяются мои друзья-трудяги и мои друзья-влюбленные, – сегодня цена этому дому равна 8 миллиардам воспоминаний.

И само собой, он – свидетель наших бессчетных возвращений рано поутру с победным видом или понурой головой, но неизменно возбужденных и беспечных, что достигается упражнениями в Игре. В моей цепкой памяти роится сонм анекдотических случаев, связанных с завтраком, когда мы либо заливали поражение кофе, либо обмывали победу шампанским; с дверями, которые мы либо приоткрывали потихонечку, со всеми предосторожностями, оставляя за ними свои незадачи, либо распахивали во всю ширь, победно объявляя какому-нибудь засоне: «Гуляем!»