Франсуаза Саган - В туманном зеркале

В общем, пока любитель рисковать Франсуа лежал, вытянувшись на кровати и, прищурившись, с невольной счастливой улыбкой на губах ласково наблюдал за странствиями Сибиллы по комнате: от двери в спальню она подошла к балконной и приоткрыла ее, потом отправилась к шкафу, уложила на полку свитер, расправила на вешалке юбку, повернулась на сорок пять градусов и подошла к кровати, наклонилась и с мимолетной нежностью чмокнула его в висок и в уголок рта, подошла к столу, пробежала еще раз несколько малозанимательных писем, вернулась к двери в комнату, потом к балконной и прикрыла ее, снова подошла к шкафу… Все новости, все счастливые и несчастливые повороты в жизни Сибиллы были поведаны Франсуа во время этих неизменных повторяющихся изо дня в день хождений. Когда повествование было грустным или конец особенно несчастливым, Сибилла останавливалась напротив Франсуа и, заслонив ладонью полные слез глаза, – Сибилла никогда не позволяла себе плакать, – досказывала все до конца, не шевелясь и без единого жеста.

Франсуа, напротив, любил заставать своими новостями врасплох: все, кроме дурных, он сообщал ей внезапно, в такси или в ресторане, зачастую час или два спустя после их встречи, словно бы внезапно вспомнив.

Сейчас Франсуа смотрел на счастливую Сибиллу: она веселилась так, словно выкинула невесть какую шутку со своими работодателями и заставила их раскошелиться, хотя получила разве что треть того, что на деле заслуживала. Своим удачам Сибилла радовалась без удержу, зато разочарованиям – даже такому серьезному, какое пережила вчера с пьесой, – старалась уделять как можно меньше места. И Франсуа поступал точно так же, они оба ценили радость куда больше, чем огорчения, и огорчений старались не замечать. Именно этого и искал всегда Франсуа в женщинах: кроме сердца, они должны были обладать еще и мужеством. Поэтому он и любил так Сибиллу, и любил долго-долго. Он открыл было рот, чтобы сказать, как любит ее, но ее переполненный счастьем взгляд отмел все его слова, и он вспомнил свой вчерашний неожиданный всплеск страсти в театральном коридоре, который для Сибиллы и сегодня оставался волнующим, непостижимым. Вспомнил, что она помнит и чувствует себя счастливой, удовлетворенной любовницей пылкого и страстного мужчины. Вспомнил, что ее не было с ним сегодня вечером, что не она пила коктейль «Бисмарк», застонал и тут же схватился за живот: ему частенько приходилось ссылаться на воображаемые боли в желудке…

Отпраздновать свою неожиданную удачу Сибилла пригласила лучшую подругу Ненси и ее мужа Поля, с которым Франсуа, по счастью, неплохо ладил.

Праздновать отправились в ресторан «Джокер», куда этим летом ходили все. Пока обе пары пробирались между столиками просторного первого зала, чтобы попасть в относительную полутьму второго, они то и дело здоровались кивками – сохранить инкогнито в этом ресторане было невозможно. Наконец они расселись на мягких банкетках, болтая втроем: Сибилла, Ненси и Франсуа, потому что Поль все продолжал оборачиваться и кивать, следя за входной дверью и до крайности раздражая своим любопытством жену. Когда-то Поль был красивым светловолосым юношей, писал стихи и был даже известен как поэт. Но с тех пор обрюзг и жил тем, что снабжал всяческими сплетнями средней руки еженедельники, хотя сам от этого всячески открещивался. Упорно отрицала подобную деятельность мужа и Ненси, своим упорством восхищая и изумляя Сибиллу, которая считала подругу воплощенной прозорливостью. Ненси знала об изменах Поля и терпела их, терпела, что свои политические пристрастия он меняет вслед за главным редактором, но согласиться, что ее муж не только копается в чужом грязном белье, но и получает за это деньги, она не могла. В конце концов, Ненси переубедила Сибиллу, но не Франсуа, который знал, как обстоит дело, и поначалу спорил, злился и раздражался, но потом махнул рукой и стал следовать раз и навсегда избранному для себя правилу, которое гласило: лучше слыть полным идиотом, чем быть плохим другом. Наблюдая, как суетится Поль, Франсуа не мог не подмигивать Сибилле, а она в ответ посылала ему грозные взгляды. Ненси потихоньку накалялась: насколько она всегда была безупречной, настолько по временам могла быть бешеной. Мысль о предстоящей семейной сцене повергала Франсуа в панику, а это свидетельствовало о том, что и у него нервы были не совсем в порядке.

– За твои успехи! – обратился он к Сибилле, поднимая бокал.

– И твои доходы, – подхватила Ненси.

Ненси была полной противоположностью Сибилле – маленького роста, темноволосая, обидчивая, но при этом она очень дорожила взаимным покоем, не завидовала и не стремилась к той неискренней искренности, которая часто оборачивается жестокостью и свойственна не слишком счастливым женщинам, каких всегда боялся и не любил Франсуа. Из-за своего давнего мимолетного увлечения Франсуа оказался как-то в руках Ненси, но она не только ни словом не обмолвилась Сибилле, она ничего не сказала и Полю. Да, повезло с женой этому толстому оболтусу. Собственное пренебрежение внезапно поразило Франсуа: ведь были времена, когда он благоговел перед Полем, Поль был надеждой поэзии, и сам он тогда много бы дал, чтобы писать, как Поль… С каких же, собственно, пор Поль бросил писать? Когда от всего отказался?.. От литературы? От преуспеяния? Вероятно, с тех пор, как поменял местами свои цели, поставив преуспеяние на первое, а литературу на второе. А он сам? Франсуа отвел взгляд от Поля и на секунду прикрыл глаза. Нечего делать вид, что проблема творчества существует у одного Поля. А его собственный знаменитый роман, тот самый, пресловутый, который он так и не начал писать?.. О котором даже Сибилла больше не упоминает?.. И сам он уже не убеждает себя, что будь у него побольше времени, или денег, или уединения, или еще чего-нибудь… Даже он перестал себе врать, по крайней мере, насчет своего романа… Но и он был не без способностей – чувствовал сцену, реплики получались точные, естественные, его интеллект находил пусть неверную, зыбкую, но связь с его даром слова, и само по себе это было потрясающе! Необыкновенно! Сколько он видел людей умных, блестящих, которые превращались в тупиц и бездарей, стоило им взять в руки перо, сколько знал преданных литературе подвижников, образованных, скромных, увлеченных, которые по сто раз переделывали вялую, нескладную фразу и не могли сдвинуться с места… И лишь немногие из них сами это осознавали… Несправедливость. Неизбежная несправедливость таланта. А ведь Поля, обрюзгшего толстяка Поля, два или три года одолевала непогрешимая изысканность стиля, как болезнь, как нервная депрессия… Так по какому же праву он презирает Поля?