Франсуаза Саган - В туманном зеркале

– Смотри-ка, вон твой директор, – сообщил ему в это время Поль, который опять обернулся и заметил входившего Бертомьё.

Они обменялись рукопожатием. Бертомьё более чем когда-либо походил на гравюру начала века – слишком приталенный пиджак, слишком серебристая седина, а может, наоборот, слишком седое серебро… Сибилла определенно ему нравилась. Он то и дело одобрительно кивал ей, будто наслаждался игрой актрисы. Франсуа занервничал, когда Бертомьё, будто уже все зная, обратился к нему:

– Ну так что же с нашим сотрудничеством? Вы уже все обсудили с нашей дорогой Муной?

Неожиданно для самого себя Франсуа как-то глупо хихикнул: он понятия не имел, что отвечать. Муна что, уже рассказала о его визите старому болтуну? Или только упомянула, что они вскоре должны встретиться? Так или иначе, но если он, Франсуа, виделся с Муной, то непременно должен был бы рассказать о своем визите Сибилле. Значит, еще не виделся. Значит, он должен пойти на очередной риск.

– Надеюсь увидеться с ней завтра или послезавтра, – ответил он. – И надеюсь, что мы еще раз обсудим наши проблемы.

Сибилла с удивлением подняла на него глаза. Франсуа чувствовал, что она на него смотрит, но не поворачивался к ней. Он не отрывал взгляда от Бертомьё и продолжал улыбаться. («Как идиотик, – подумалось ему внезапно, – у меня, наверное, совершенно идиотическая улыбка».) Улыбался и Бертомьё, он произнес еще несколько ничего не значащих фраз… простился поклоном и отошел. Теперь и Франсуа мог тоже усесться. Да ведь он, собственно, и не вставал… Франсуа увидел у себя на тарелке великолепнейший лист салата, взялся за вилку, поддел его и стал жевать. По крайней мере, он больше не улыбался по-идиотски, уже кое-что!

– Ты же мне еще ничего не рассказала! Так о чем вы договорились? – спросила Ненси у Сибиллы.

– Ни о чем хорошем. И сдается мне, и не договоримся. Разве что у Франсуа есть свой тайный план…

Сибилла улыбнулась, но без всякого воодушевления, а он подмигнул ей, словно в самом деле знал какой-то секрет, но предназначен он был только ей одной.

– Я все тебе расскажу, – пообещал он, – есть шанс, вернее, десятая доля шанса…

– Так расскажи же, – начал Поль и осекся, встретив красноречивый взгляд Ненси. («Бедняга… Запрет наложен на любое проявление любопытства, даже самое естественное».)

– Ты знаешь Бертомьё, Поль?

– Был когда-то знаком немного. Муна Фогель, мне кажется, куда занятнее. Вы ее уже видели? Свой торжественный выход в парижский свет она, кажется, еще не осуществила.

– Да какой может быть торжественный выход у допотопной мумии! – воскликнула Ненси, а Франсуа опустил глаза: его душил безумный смех.

Поль запротестовал:

– Не преувеличивай. Она уехала в Германию со своим промышленником в самом расцвете. С тех пор прошло лет пятнадцать. Как-никак она была последняя…

– Последняя кто?

– Куртизанка, – оживился Поль. – Для начала она сыграла несколько главных ролей у своего первого мужа-режиссера, потом встретила директора какой-то фирмы электроприборов или что-то в этом роде, потом банкира и, по-моему, миллионера. Настоящая кокотка начала века, но вполне преуспевающая и в середине, и в конце, это я могу сказать точно. Вполне естественно, что вы о ней ничего не знаете. Вы тогда только-только познакомились, и вам было не до Муны. Повернись тогда земной шар не в ту сторону, вы бы и то не заметили.

– А ты считаешь, что повернулся в ту? – поинтересовался ехидно Франсуа.

Ему очень хотелось увести разговор куда-нибудь подальше, потому что маленькая кудрявая Ненси стала очень похожа на ищейку. Она уже взяла след, она вся превратилась в слух.

– Франсуа! Интересно, а ты сколько лет дашь дорогой Муне? Только серьезно, без шуточек.

Что подобало делать джентльмену? Как-никак, он только что побывал в объятиях у допотопной мумии. А положение в таких случаях обязывает, не так ли?.. Смех, идиотский смех щекотал ему горло, раздувал ноздри, растягивал уголки губ…

– Нисколько не дам, – как можно равнодушнее ответил Франсуа.

– Считаешь, что и так перебор?

И Поль, как всегда, громче всех расхохотался собственной шутке.

– Да будет тебе! – оборвал Франсуа Поля. – Просто не в моих привычках интересоваться возрастом женщины, с которой я собираюсь сотрудничать.

– И совершенно напрасно. Все в мире взаимосвязано, и если будешь знать ее возраст…

– То ничего не узнаешь. Может, с возрастом она смягчилась, а может, стала жестче. Кто это может сказать? Все эти, знаешь ли, общие места…

– Скажи лучше, обобщения, не уточняя, общие это места или не общие! Что с тобой сегодня, слова тебе не скажи!..

Собеседники было разгорячились, но женщины тут же вмешались в разговор и смягчили его. Франсуа стал необыкновенно весел, он веселел всегда, когда чувствовал, что опасность, пусть даже на время, как было на этот раз, миновала.

На деле – и Франсуа нисколько не умалял смехотворности своего ощущения – он невольно чувствовал себя задетым несправедливостью к Муне Фогель Сибиллы и ее друзей. А несправедливость их, что бы о ней ни думать, уязвила его мужское тщеславие, и не только.

Нервы у Франсуа разыгрались, он чуть было не повздорил с Полем, в общем, вел себя глупо. Ничего другого не скажешь об их ужине с Ненси и Полем в ресторане, но Сибилла не придала значения его глупостям и была права. Она прекрасно понимала, какое наступает трудное и напряженное у них время. А с другой стороны, и хорошего было немало: во-первых, они наконец закончили замечательнейшую пьесу, и рано или поздно она станет не только их достоянием, но и найдет своего зрителя – зрителя, который всерьез любит театр. Во-вторых, та чистая случайность, благодаря которой именно Сибилле досталась вновь открытая в журнале рубрика и вместе с нею десять тысяч франков, и, в-третьих, их любовь, не остывающая, пылкая, что Франсуа опять подтвердил Сибилле на днях за кулисами театра (несмотря на риск оказаться в нелепейшем положении, появись там внезапно кто-нибудь).

Недолгое и пошловатое донжуанство Франсуа Россе все-таки кое-чему его научило, он узнал, что если у женщины появляются вполне оправданные подозрения, то любовный пыл к ней нужно удвоить, и еще: все предпринятые предосторожности себя оправдывают. Как бы ни умна была женщина, в неостывающем желании своего партнера она видит безусловное доказательство отсутствия у нее соперниц: желание в глазах женщины предполагает исключительность. Франсуа знал, что это не так, но со временем перестал удивляться этому всеобщему женскому заблуждению. Действительно, занимаясь любовью со своими многочисленными любовницами, он и в самом деле успокаивал их, и чем он больше занимался любовью, тем больше ему хотелось ею заниматься, и верен он был не одной какой-то женщине, не двум и не трем, а своему любовному влечению, самой любви, нескончаемой череде женских тел, над которыми склонялся он, Франсуа, всегда любящий и всегда жаждущий. И так было всегда, даже если неделю за неделей у него заранее сводило скулы при одной только мысли о физической любви. Полученное от физической любви удовольствие он и не думал сравнивать со своей любовью к Сибилле. Сибилла была сущностью его жизни, но из-за того, что в Сибилле не было того же неукротимого любовного пыла, он испытывал к ней какое-то смутное и опасливое снисхождение, только из-за отсутствия неутоленности, больше не из-за чего.