Марк Леви - Те слова, что мы не сказали друг другу

— Прекрати болтать! Зачем ты кривляешься? Я ведь вижу, что тебе больно.

— Наверное, такая мимика тоже заложена в программу. Если человек получает травму и у него нет никаких внешних проявлений боли, это выглядит неестественно.

— Ладно, помолчи! Я не желаю знать все эти подробности. Чем я могу помочь?

Энтони вынул из кармана черный блокнот и протянул его Джулии вместе с ручкой:

— Будь добра, запиши, что на второй день правая нога стала пошаливать. И не забудь в следующее воскресенье передать им этот блокнот. Мои заметки наверняка помогут им усовершенствовать модели следующего поколения.

Джулия ничего не ответила, но, когда она начала записывать то, о чем попросил отец, у нее дрожала рука.

Энтони увидел это и забрал у дочери ручку.

— Не надо, все это пустяки, — сказал он, вставая. — Смотри, я уже могу ходить вполне нормально. Просто маленькая неполадка, которая прошла сама собой, так что не стоит ее фиксировать.

На площадь Ювиль выехала одноконная прогулочная коляска, и Джулия объявила, что давно мечтает на такой прокатиться. Сколько дней она гуляла по Центральному парку пешком, но не могла позволить себе такую роскошь — и вот теперь настал идеальный момент. Она сделала знак кучеру. Энтони с ужасом взглянул на дочь, но она дала ему понять, что не расположена препираться. Он с тяжким вздохом уселся в коляску, пробурчав:

— Мы выглядим просто смешно!

— А кто это говорил, что не нужно принимать близко к сердцу чужое мнение?

— Я говорил, но все имеет свои границы!

— Ты хотел попутешествовать вместе со мной, ну вот мы и путешествуем, — отрезала Джулия.

Энтони мрачно созерцал вилявший при каждом шаге круп коня.

— Предупреждаю тебя: если я увижу, что это толстокожее поднимает хвост, я тут же сойду!

— Лошади не принадлежат к семейству толстокожих, — возразила Джулия.

— С такой-то задницей?! Нет уж, позволь мне в этом усомниться!

Коляска остановилась в старом порту, возле матросской таверны. Гигантские зернохранилища на причале, там, где прежде стояла ветряная мельница, не позволяли разглядеть противоположный берег. Казалось, эти величественные округлые сооружения выныривают прямо из воды и упираются макушками в ночной небосвод.

— Слушай, пойдем отсюда! — недовольно сказал Энтони. — Мне никогда не нравились эти бетонные монстры, заслоняющие горизонт. Не понимаю, почему их до сих пор не снесли.

— Я думаю, потому, что они являются национальным достоянием, — ответила Джулия. — И кто знает, возможно, через какое-то время люди будут находить в них определенный шарм.

— Я этого не увижу: к тому времени меня уже не будет на свете, и могу держать пари, что тебя тоже!

И он повел дочь по набережной старого порта. Они шли по зеленой аллее вдоль берега реки Святого Лаврентия. Джулия шагала чуть впереди отца. Вечерний ветерок вздымал прядь ее волос.

— На что ты смотришь? — спросила Джулия.

— На тебя.

— И о чем же ты думаешь, глядя на меня?

— О том, что ты очень хороша и похожа на свою мать, — ответил он, едва заметно улыбаясь.

— Я проголодалась, — объявила Джулия.

— Мы выберем столик, который тебе понравится, вон там, чуть дальше. На этой набережной полным-полно маленьких ресторанчиков… один мерзостней другого!

— И какой из них, по-твоему, самый мерзкий?

— Не беспокойся, в этом я доверяю нам обоим: если постараемся, обязательно найдем.

Дойдя до набережной, Джулия и Энтони побродили вокруг лавчонок и магазинчиков и вскоре вышли к старенькому причалу.

— Посмотри на того человека! — воскликнула вдруг Джулия, указав на силуэт в густой толпе.

— На какого человека?

— Вон на того, в черной куртке, возле продавца мороженого, — уточнила она.

— Ничего не вижу!

Джулия потащила за собой Энтони, вынуждая его почти бежать.

— Какая муха тебя укусила?

— Поторопись, не то мы его упустим! Внезапно Джулия угодила в самую гущу туристов, хлынувших на причал.

— Да скажи мне наконец, что случилось? — пропыхтел Энтони, с трудом поспевая за дочерью.

— Скорей, скорей, я тебе говорю! — командовала Джулия, не оглядываясь на отставшего отца.

Но тут Энтони объявил, что не сделает дальше ни шагу, и сел на скамейку; Джулия бросила его и кинулась почти бегом на поиски таинственного субъекта, привлекшего ее внимание. Однако спустя несколько минут она с разочарованной миной вернулась назад:

— Упустила!

— Ты можешь мне объяснить, что это за игры?

— Вон там, около лотков с сувенирами… Я абсолютно уверена, что видела твоего личного секретаря.

— О моем секретаре никак не скажешь, что в нем есть что-то личное. Он похож на любого, кого ни возьми, и любой человек похож на него. Ты просто обозналась, вот и все.

— Тогда почему ты вдруг встал как вкопанный?

— Мой коленный сустав… — жалобно пробормотал Энтони Уолш.

— Как?! Ты же уверял, что не чувствуешь боли!

— Значит, моя дурацкая программа опять дала сбой. И потом, будь снисходительна ко мне, я ведь не распоряжаюсь собой полностью — чересчур сложное устройство… Впрочем, даже если это и был мистер Уоллес, он имеет право находиться где угодно. Он теперь в отставке, и у него полно свободного времени.

— Может, и так, однако это очень странное совпадение.

— Мир тесен! Но я готов поспорить, что ты его спутала с кем-то другим. Если не ошибаюсь, ты мне говорила, что проголодалась?

Джулия помогла отцу встать.

— Думаю, все вошло в норму, — заявил он, подвигав ногой. — Вот видишь, я снова могу нормально шагать. Давай пройдемся еще немножко, прежде чем сесть за стол.

С приходом весны торговцы всякой мишурой для туристов — сувенирами, поделками и прочим — вновь расставили свои лотки на прибрежном бульваре.

— А ну-ка пошли вон туда, — сказал Энтони, увлекая дочь вперед, к насыпи.

— По-моему, мы шли ужинать!

Но Энтони указал ей на хорошенькую молодую женщину, которая рисовала желающих; портрет углем стоил десять долларов.

— Потрясающее мастерство! — воскликнул Энтони, разглядывая ее работу.

Несколько эскизов, развешанных на решетке за спиной художницы, и впрямь свидетельствовали о ее таланте, это же подтверждал и портрет какого-то туриста, который она набрасывала в данный момент. Но Джулию эти рисунки ничуть не заинтересовали. Когда у нее пробуждался аппетит, все остальное уже не существовало. А ее аппетит чаще всего походил на волчий голод. Жадное воодушевление, с которым она ела, неизменно восхищало окружающих, будь то коллеги по работе или люди, так или иначе принимавшие участие в ее жизни. Однажды Адам решил провести опыт: поставил перед ней целую гору выпечки. Когда Джулия весело приступила к седьмому блину, ее сотрапезник, сдавшийся после пятого, уже начал страдать от первых приступов несварения, которое ему надолго запомнилось. Но самая большая несправедливость заключалась в том, что фигура Джулии никоим образом не страдала от всех этих излишеств.