Александр Проханов - Выбор оружия

То, чем он занимался, выполняя задание разведки, двигаясь по афганским ущельям, шагая по кампучийским болотам, залегая под обстрелом на пепельную ливанскую землю, или здесь, в африканской саванне, взрывая самолет с диверсантами, – все это называлось «экспортом революции». Работа садовника, который пересаживает в другую землю черенок революции, бережно отламывая его от огромного красного дерева, растущего в центре России. И там, в той лунке, куда помещался саженец, начинало дымить и сверкать, трескалась почва, рвалась на куски территория, и в огромном взрыве, среди катастроф и пожарищ, вырастало красное дерево.

Рискуя жизнью, участвуя в убийстве других, находясь среди страдающих, истекающих кровью народов, он старался убедить себя в своем мессианстве. Верил в ту истину, согласно которой революция, случившаяся в начале века в России, не единична, не случайна, не кончается на себе самой. Своим взрывом поджигает продернутый в истории бикфордов шнур революций, сквозь которые проявляются действующие в мире энергии. То огненно вспыхивают в одном народе, то, затоптанные и подавленные, уходят в глубокие толщи. Тлеют, как торфяники, протачивая в глубине незримые огненные коридоры. Взрываются на другом континенте, в другом народе, сжигая мертвые оболочки уставших, изживших себя систем. В «белом», «черном» и «желтом» мире действует один и тот же «красный» гормон революции, превращая время, в котором ему, Белосельцеву, суждено родиться и жить, – превращая его в «красный век». Он хотел убедить себя, что революции, охватившие континенты, являются продолжением русской революции, держатся на том же корневище истории.

И только в тайных глубинах сознания, как в сумеречных катакомбах, хранилось иное знание. Об ином устройстве Вселенной. Об ином пространстве и времени. Об иной революции, охватившей все мироздание.

Он хотел себя убедить, что поколение его соотечественников, удаленное от залпа «Авроры» на шестьдесят с лишним лет, выигравшее величайшую в мире войну, создавшее невиданное по мощи государство, все так же исполнено «красной» революционной энергии. Солидарно с молодыми, охватившими мир революциями. Готово питать их своими «красными» соками. Родина, отделенная от своих «красных истоков» двумя поколениями, все так же видит мир глазами Петрова-Водкина. Купает в водах истории красного коня революции.

Но, возвращаясь на краткое время в Москву, смывая пыль афганских пустынь, долечивая ожоги и раны, полученные в кампучийских лесах, исцеляясь от гепатита и лихорадки, приобретенных в никарагуанских болотах, он замечал, что страна, посылавшая его на воюющие континенты, выглядит утомленной и вялой. Равнодушна к его свершениям и подвигам. Мучится тайной, поразившей ее болезнью. Выгорела изнутри и остыла. И там, где еще недавно горел сокровенный огненно-красный реактор, образовалась холодная пустота, комок остывшего пепла.

Воюя в мозамбикской саванне плечом к плечу с африканцами, он уверял себя, что схватка на южной оконечности Африки есть часть жестокой, неизбежной войны, расколовшей надвое мир, и в этой войне нельзя проиграть, а нужно только выиграть. Но при этом слышал, как от непосильных нагрузок колеблется фундамент мира, трещат опоры, на которых удерживается охваченное борьбой человечество. Свод может рухнуть в любую минуту, катастрофа может случиться в любой точке мира, в том числе и в этой африканской саванне. Земля, утыканная остриями ракет, словно огромная бомба, превратится в моментальную искру, исчезающую во мраке Вселенной. Эта мысль была невыносима для его сознания разведчика. И душа искала ответы в иных измерениях, стремилась к иной, наполняющей мироздание тайне.

Он прилетел в Бейру, надеясь на встречу с Маквилленом, чье появление в районе нефтепровода накануне пуска могло означать начало диверсий, усиление мятежа, активизацию подрывных элементов. Его работа с Маквилленом была фоном, на котором успешно действовала разведка Мозамбика, выявляя агентурную сеть противника. Директива из московского Центра вменяла Белосельцеву искать момент для вербовки, когда, загнанный в угол, Маквиллен согласится работать в интересах советской разведки. Утомленный, изъедаемый тайным недугом, израсходовав запасы духовной энергии, Белосельцев вышел из самолета и был встречен Соломао, радостно подхватившим его саквояж.

– Маквиллен в городе, но живет не в отеле. Избегает публичных мест, крайне осторожен в контактах. Мы поселим тебя в таком месте, где ты будешь у всех на виду. Он сам отыщет тебя, и тогда мы начнем работать. – Они мчались в джипе по городу, среди нарядных домов и цветущих деревьев. Завернули в порт, где начинался нефтепровод «Бейра– Зимбабве». Под разгрузкой, на сине-зеленой воде стояли два белых танкера, наполняя хранилища топливом. – Противник начал операцию «Нефть». Два раза взрывал, пытался лишить порт энергии. Взорвал в океане бакены, фиксирующие проходы в песчаных мелях. Два дня назад потопил земснаряд, расчищающий вход в акваторию для тяжелых танкеров. В ближайшие дни ждем ударов по нефтепроводам. Превентивно, чтобы ослабить противника, побуждаем Африканский национальный конгресс усилить удары по внутренним объектам ЮАР. – По плавной автостраде они объехали город.

У океана, на длинном бело-желтом побережье с каменным маяком высилась одинокая многоэтажная башня отеля с высокой надписью «Дон Карлуш». Видимо, в прошлом отель был гордостью колониального туризма. Теперь же вокруг было пустынно, отсутствовали лимузины, нарядные туристические автобусы. Стоял лишь пятнистый военный джип.

Они вошли в холл, где в кресле с резными средневековыми львами сидел автоматчик. Портье в галунах протягивал тяжелый, с геральдикой ключ офицеру. Увидев Соломао, услужливо устремился к нему. Соломао, отдавая паспорт Белосельцева, что-то негромко сказал портье, и тот закивал, заулыбался, передавая тяжелый ключ.

– Ты будешь гостем министра обороны. Платить не надо. Отдыхай. Завтра заеду, осмотрим с тобой окрестности. – Соломао ушел, озабоченный, торопливый, возвращаясь к оставленным, поджидавшим его в городе заботам.

Белосельцев остался среди мягкого сумрака, рыцарских бутафорских доспехов, знамен с гербами старинных португальских фамилий, макетов галеонов и каравелл. Поднялся на лифте на свой верхний этаж. Вошел в номер, включил свет. Двухспальная, под балдахином кровать. Королевская корона из папье-маше, напоминавшая декорацию Шекспира, сусальные золотые орлы. За стеклами, в вечернем гаснущем свете – нечто живое, подвижное, драгоценно-стеклянное. Маяк, выложенный из неотесанных глыб, похожий на средневековую башню, то и дело заглядывал в номер своим изумленным сияющим лицом. Казалось, на грубом каменном столбе вращается хрустальная ваза, наполненная драгоценной влагой, бросает с резных прозрачных граней снопы бесшумного света.