Александр Проханов - Среди пуль

В стеклянном холле первого этажа, солнечном и сквозном, Белосельцев увидел знакомого депутата, чье имя не помнил, но чьи патриотические выступления, пылкие и бестолковые, доставляли ему удовольствие. Депутат, лысый, толстогубый, размахивал длинными руками, громко выговаривал своему спутнику:

– Вот и хорошо, он сам, алкаш чертов, сел на крючок! Пусть-ка теперь подергается! А Конституционный суд на что? А прокуратура? Министр обороны хоть и козел, но присягал Конституции! Пусть-ка сам теперь и жует свой указ!

Оба они ушли в боковой, озаренный лампами коридор. Сердитая, веселая брань депутата подействовала на Белосельцева ободряюще. Он не один, множество других, подобных ему, пришли защищать справедливость. И неизбежно беззаконие и произвол отступят перед их общим напором.

Он вышел из Дома Советов на пустырь, где ночью плавал ядовитый туман и, казалось, витали вялые, бестелесные духи. Теперь здесь было многолюдно, голосили мегафоны. Желтое сентябрьское солнце озаряло деревья, дома. Из соседних закоулков и улиц подходили люди колоннами, группами, в одиночку. Вливались в толпу, создавали в ней завихрения, водовороты, залипали в ней, увеличивали ее плотность, массу, возбужденность.

Белосельцева радовал и бодрил вид многолюдья, множество сильных, крепких, рассерженных лиц. Все они были возмущены и разгневаны, полны решимости восстановить справедливость, отстоять Парламент, дать отпор узурпатору.

На ящиках, стиснутый народом, сжимая серебряный колокол мегафона, стоял Трибун. Маленький, худой, с красным бантом в петлице, выставил вперед колючее плечо, отвел назад руку с кулаком, поддавал, подбивал этой рукой свои гремучие рубленые фразы:

– Товарищи!.. Здесь, на этих святых краснопресненских камнях… почти сто лет назад… пролетарские дружины Москвы… громили буржуев… поливая брусчатку своей алой кровью!.. Из этих камней и булыжников… из ветвей этих старых деревьев… рабочие Москвы строили свои баррикады… о которые разбивались отряды царских карателей!.. Не посрамим славы рабочей Москвы!.. Остановим здесь, у этого белокаменного дворца, буржуев и капиталистов!.. Выставим навстречу им наш красный пролетарский кулак!

Трибун выбросил вперед кулак, будто кидал в толпу россыпь углей, и толпа, будто обжигаясь, загоралась. Казалось, над головами помчался прозрачный огонь, верховой пожар, съедая легкие горючие травы.

Белосельцев огляделся. На глаза попался седой, в брезентовой робе мужчина, в пластмассовой каске монтажника, на которой белилами выведено: «Трудовая Москва». Худая, с изможденным лицом женщина с яркой помадой на маленьких сморщенных губах. Мускулистый парень со значком, на котором звезда и молот с серпом. Гармонист с чубом. Он растопырил локти, защищает от налегающей толпы свой инструмент с перламутровыми кнопками.

Женщина завороженно смотрела на Трибуна, внимала каждому его слову. Загоралась, как сухой клок травы. Встала на цыпочки и закричала:

– Убийцы!.. Детей кормить нечем!.. Под суд!..

Толпа услыхала ее, заволновалась, загудела стоголосо:

– Под суд!.. Под суд!.. Банду Ельцина под суд!..

Гармонист умудрился раздвинуть сжимавших его людей.

Заиграл бодрую искристую музыку, и окружавшие его люди моментально подхватили:

– Каховка, Каховка, родная винтовка!..

Белосельцев удивился своему вчерашнему унынию, растерянности перед духами мглы. Их не было, они растаяли в свете яркого желтого солнца, от гула яростной, живой, охваченной огненными протуберанцами толпы. С этой толпой, в ней и над ней, витали иные силы. Духи света. Духи солнца, сопротивления и борьбы. Трибун, маленький, хрупкий, казался Белосельцеву окруженным сиянием, словно на нем был пернатый шлем и блистающий доспех.

– Братья!.. – вещал в мегафон Трибун. И толпа, состоящая из сестер и братьев, откликалась радостным рокотом.

Белосельцев увидел, как, отвлекаясь от Трибуна, от его мегафонного клекота, взволновалась толпа. Головы развернулись все в одну сторону. Из аллеи парка, из-под тенистых деревьев, на солнце стал выходить нарядный строй. Курчавые папахи, золотые и серебряные погоны, алые лампасы, начищенные, громко топающие сапоги. Казаки, строем, лихо, громко, сверкая на поворотах позументами, золотым шитьем на погонах, приближались к толпе. Люди, расступаясь, радостно ахая, пропускали молодцов. Впереди, картинно поднимая колени, словно гарцуя, то и дело оборачиваясь к строю лицом, шел командир – рыжая, в солнечных кольцах борода, пунцовые губы, острые голубые глаза, шашка в кожаных ножнах.

Белосельцев узнал казака Мороза. Залюбовался его узкой талией и сильными плечами, золотыми нитями в его бороде и усах. Казак знал, что он хорош, красив, любим толпой, что его появление вызывает ликование. Повернулся к строю, продолжая шагать, вознес над головами свой грозный, певучий командирский рык, на последнем выдохе обрушил его вниз:

– Сотня-а-а!.. Левое плечо вперед!.. За-певай!.. – и, поддерживая грациозно шашку, увлекая за собой нарядный слаженный строй, выдохнул сквозь золотые усы грянувшую, подхваченную строем песню:

Народ ахал, улыбался. Гармонист, крутанув чубом, ударил по своим перламутровым кнопкам, развел и сдвинул малиновые меха и вслед удалявшейся сотне, ее золотым погонам и бараньим папахам запел:

– Казаки, казаки! Едут, едут по Берлину наши казаки!..

Белосельцев вместе со всеми ликовал, любовался. Появление этих нарядных, сильных, веселых людей не оставляло следа от вчерашней подавленности, одиночества.

«Я заблуждался, – радостно думал Белосельцев, двигаясь в толпе мимо белого сахарного фасада. – Я не одинок!.. Народ не испуган!.. Его все больше и больше!.. Вся Москва будет здесь!.. Узурпатору неизбежный конец!..»

Он увидел, как уверенно, плотно движется новая группа защитников. Впереди – Офицер, худой, напряженный, с играющими желваками, маленькими колючими усиками. Следом слитно, строем, с хорошей выправкой – военные, немолодые, но бодрые, все в форме, с погонами, с красными звездами на груди, эмблемами офицерской организации. Народ радостно зашумел, расступился, повлекся следом за этой уверенно шагающей группой.

– Армия, слава богу, с нами! – сказал стоящий рядом с Белосельцевым пожилой интеллигент в мягкой шляпе, с артистическими вьющимися волосами. – Если армия с нами, то это уже победа!

– Уральский военный округ поднялся, – сообщил суровый, в военном френче человек, по-видимому, владеющий политической информацией. – Пришла шифрограмма Руцкому. И Северный флот подымается!

– Сколько терпеть можно! – гневно откликнулся интеллигент. – У армии терпению пришел конец! Я вместе с ними пойду, дайте мне автомат!