Александр Проханов - Среди пуль

– Свяжи с начальником караула, – окликнул Каретный сонного постового.

– Через час будет. Перерыв на обед, – вяло ответил белесый солдатик.

– Дообедается, – пробурчал Каретный, увлекая Белосельцева дальше, вдоль ограды. – Охраны никакой! Объект голый! А моя агентура докладывает, что Офицер это отлично знает и обязательно сунется к ночи!

Они прошли вдоль фронтальной части ограды, выходившей на проспект. У каменного углового столба повернули и стали удаляться от оживленного проспекта, в глубь пустыря, где теснились строительные вагончики, не действующие бульдозеры и краны. За изгородью кустился бурьян, вянущая полынь и репейник.

– Так и знал! Чуяло мое сердце! – Каретный стоял перед изгородью, в которой отсутствовал один чугунный копьеобразный прут. Трогал стояки, просовывал голову в прогал. – Как всегда у нас грудь в орденах, а задница голая! Зачем ему ломиться с фасада, когда он в щель пролезет!

С этими словами Каретный проник за ограду и стал пробираться в бурьяне, раздвигая колючие заросли. Белосельцев оглядывал прогал, в который свободно, корпусом вперед, мог пролезть человек, и заметил, что огрызок, оставшийся от сломанного прута, был аккуратно замазан черной краской. Тронул металлический круглый торец, и на пальце остался липкий след краски. Прут спилили сегодня, краска, маскирующая распил, не успела высохнуть.

Белосельцев пролез в прогал и стал рассматривать землю вдоль изгороди. Где-то здесь, в бурьяне, должен был лежать выпиленный прут, чтобы можно было легко вставить его на место и приварить. Но Каретный махал, звал за собой.

Они продрались сквозь бурьян и приблизились к трехэтажному розовому зданию с колоннами. В пустынном холле с золоченой лепниной и мозаикой, изображавшей самолеты, танки, пехоту – атакующую победоносную сталинскую армию, Каретный предъявил пропуск офицеру-дежурному, и тот, бегло взглянув, отдал честь, пропустил, тут же теряя к ним интерес.

– Не штаб, а церковь! Заходи, молись! – ворчал Каретный, двигаясь по коридору вдоль немых дверей с табличками. Белосельцев машинально читал имена: «полковник Кобылкин», «полковник Востряков», «подполковник Шпак» – и думал, что этот бездействующий, законсервированный штаб похож на колумбарий, в котором хранится пепел былого могущества. Прах исчезнувших округов, расформированных армий, уничтоженных систем обороны, оставленных без боя театров военных действий. Двери этих запертых, давно не открывавшихся кабинетов напоминают надгробия с именами покойников.

– Склеп! – угадал его мысли Каретный. – В доброе время здесь на каждом шагу был пост, выскакивал на тебя бобик с повязкой! А теперь сухого таракана не найдешь!

Они дошли до конца коридора. Каретный толкнул железную дверь. По ступеням они спустились вниз, в сумрачный подвальный ход. Тускло, вмонтированные в бетонный потолок, окруженные металлической сеткой горели лампы. На стены была нанесена маркировка. Стрелки указывали направление движения по ответвлениям и поворотам. Они оказались перед другой металлической дверью, на которой висела пломба. Каретный рванул тесемку, сорвал пломбу. Незапертая на замок дверь растворилась. Из темного прогала на них пахнуло нагретым, затхлым воздухом необжитого помещения.

Каретный исчез в темноте в поисках выключателя. Через секунду Белосельцев увидел его, озаренного светом. Он шагнул в это мягко освещенное пространство и оказался на командном пункте.

Висели чуть прикрытые шторками карты Советского Союза и мира в координатных сетках, связывающих континенты через полюса, с обозначением театров военных действий. Стеклянно, прозрачно, словно стенки аквариума, светились планшеты воздушной обстановки с Западного, Северного, Южного направлений. В час воздушной атаки планшетисты, плавая, как тритоны, станут отмечать цветными мелками скорости и перемещения бомбардировщиков и крылатых ракет. Стояли ряды компьютеров, пульты с экранами, с индикаторами кругового обзора, с цифровыми табло и селекторами, по которым велось управление флотами в мировом океане, пусками шахтных ракет, движением железнодорожных и сухопутных ракетных установок, перемещением группировок и армий. На длинных столах мерцали телефонные аппараты правительственной и военной связи, по которым командование связывалось с политическим руководством страны, с главами стран-союзниц, с задействованными округами и армиями.

Было безлюдно, безжизненно. Пахло едва ощутимыми запахами лаков, пластических масс и какой-то сладковатой химией, словно бальзамом, в котором сберегалось умершее тело, сохранялась его неживая плоть, а жизнь и душа навсегда отлетели из этого подземного мавзолея.

Здесь, на законсервированном командном пункте, можно было читать историю умертвленной армии: распиленных кораблей и подводных лодок, рассеянных, как дым, группировок, покинутых театров военных действий, уничтоженных армад самолетов и танков. Таинственный, невидимый вирус проник в жизненные системы страны и без взрывов и глобальных сражений сразил, превратил в труху непобедимое государство.

Белосельцев испытывал головокружение, видя, как медленно в своем вечном движении вращаются вокруг полюсов континенты, сбрасывая в небытие человеческие устремления, глобальные проекты, великие царства, одно за другим поколения людей, и он, Белосельцев, был, как малая песчинка, вовлеченная на мгновение в это мерное вращение земли.

– Оперативный! – Белосельцев очнулся, услышав голос Каретного. Тот стоял над столом с телефонами, держа белую лакированную трубку. – Полковник Каретный!.. Как обстановка?.. Понятно… Понятно… До связи! – Он чмокнул трубкой, положив ее на рычаг. – Смотри-ка, работает! – изумленно обратился он к Белосельцеву. – А ну-ка еще!

Он снял другую, красную, трубку:

– «Кобальт»!.. Полковник Каретный!.. Дайте Каскад!.. – переждав некоторое время, сказал: – Каскад, дайте Рубин! – и, добившись связи, положил трубку, снова изумился: – А я думал, пункт на консервации! Мне так говорили! А он, погляди-ка, в готовности! С любым округом, флотом… Черт-те что творится!

Он выключил свет. Погрузил во тьму телефоны и пульты. Они вышли, закрыли дверь, двинулись по коридору обратно. У Белосельцева было чувство, что там, в темноте, за железной дверью, осталось лежать огромное мертвое тело: окаменелый, холодный лик, сложенные на животе засохшие руки, капелька бальзама, выступившая на выпуклом лбу.

По безлюдным коридорам, мимо одинокого рассеянного дежурного они вышли из штаба наружу.

– Не предполагал, что объект такого значения остался без охраны и наши забыли отключить связь! – Каретный, озабоченный и озлобленный, шагал обратно к изгороди сквозь желтый бурьян. Белосельцев машинально сорвал листочек полыни, растер его на ходу и понюхал. Пролезая обратно в щель, он снова осмотрел надпиленный огрызок прута, замазанный свежей краской.