Александр Проханов - Матрица войны

– Мне кажется, красный конь – это сам художник. А всадник у него на спине – это его судьба! – сказала она. И он испугался того, что услышал. Подумал, эта юная женщина, почти еще девочка, знает больше него. Появилась с ним рядом, чтобы передать ему огромное знание. И он либо примет, прозреет, либо пропадет в слепоте.

Они переходили из зала в зал. Его впечатление от картин усиливалось. В простых деревянных рамах, наполненные перламутром, где преобладало синее, золотое и алое, они являлись окнами, сквозь которые был виден райский мир. Русские художники, как ангелы, имели вход в этот мир. Рассказывали земным обитателям, как он устроен, какого цвета райское небо, как выглядят райские кущи и кто они, эти праведники, снискавшие райскую жизнь.

У картин Гончаровой, на которых изображались труды людские, он испытал счастливое озарение, догадавшись, что эти труды совершаются не на земле, а в Раю. Рыбаки, гребущие в лодке, толкающие ее темными веслами, кладущие на дно серебряные рыбины, плыли по райским водам, держали в руках райских рыбин, и ветлы, стоящие по берегам, были неземного сиреневого цвета, ибо соки, бегущие в их корявых стволах, были светящиеся соки вечной жизни, неподвластные тлению.

Собиратели хвороста, согбенная старуха и отрок, среди серо-белой зимы, с пучками заиндевелых прутьев, собирали этот хворост в райском лесу, о чем говорили высокие, усыпанные белыми морозными звездами деревья. И если раздвинуть их замороженные хрупкие кроны, то среди этих огромных чудных снежинок увидишь райскую птицу.

Сбор урожая, которым на полях были заняты крестьяне с серпами, проходил в Раю, ибо только там был возможен этот золотой, тяжелый, теплый воздух, наполненный ароматами осенних цветов, перезрелой пижмы, горькой темной полыни. Только там были возможны тяжелая синева бабьих сарафанов и красный огненный цвет мужицких рубах. Нагруженные снопами телеги мерно скрипели, обода деревянных колес утопали в нагретой пыли, и житница, куда свозили снопы, была житницей Рая, и снопы, похожие на церковные золотые шатры, были урожаем, собранным Господом Богом.

Собирание яблок с отягченных темно-зеленых деревьев, к которым тянулись женские руки, розово-смуглые от загара, хватали плоды, горящие, как фонари, и ладонь, ухватившая яблоко, светилась мягким золотом, словно держала лампаду, – этот сбор совершался в райской роще праведниками, всю земную жизнь скитавшимися по войнам, закрывавшими глаза убиенным, целующими последним поцелуем уста раненых и смертельно больных. Это он, Белосельцев, подставляет ладонь золотому яблоку, висящему, как светило, среди синей листвы. Это он кладет сорванный плод в корзину из прутьев, и яблоко светится в глубине, как таинственное светило.

И последняя в этом ряду картина – павлин с огненным распущенным хвостом, брызгами изумруда парящий в мерцающей черноте, в центре Вселенной, как ее живая райская сущность. От этого павлина, от его красы, от мановений огненного тугого хвоста родились планеты и луны, звери и птицы, мужчины и женщины, воздвиглись соборы и храмы, мироздание наполнилось творением и жизнью. Эта вещая небесная птица и была Божеством, породившим Вселенную. В Стамбуле, в куполе византийского храма, где грозно из блестящей мозаики смотрел Пантократор, мог бы красоваться этот вещий павлин как одно из воплощений Божиих.

– У наших соседей на даче жил павлин, – сказала Даша задумчиво. – Я его хлебом кормила.

Он был благодарен ей за это сообщение. Павлин, которого она кормила хлебом, был не обычной птицей, а посланцем Рая. Как и сама она, стоящая перед ним босиком, ухватившая губами дымчатый завиток своих длинных волос.

Открытие, совершенное с ее помощью, состояло в том, что истина, за которой он гонялся всю жизнь, пересекая океаны, сжигая топливо в баках кораблей, самолетов, касаясь ногой чужих континентов, – эта истина находилась здесь, в России. И надо было прожить долгую, полную заблуждений жизнь, чтобы в конце концов ее обнаружить. Истина сводилась к тому, что после смерти, мимолетного мгновения тьмы, наступает ослепительный свет, как на картинах Гончаровой и Петрова-Водкина. Этот свет есть радость и вечная жизнь, и эта вечная жизнь открыта людям в России ангелами, русскими художниками. Сама Россия есть область Рая, куда проливается немеркнущий свет. И все напасти и тьма, все ужасы, случившиеся за последние годы с Родиной, – не более чем наваждение. Оно тут же кончается, когда красный конь врезается в лазурные воды, когда малиновый павлин взлетает в черное небо, раскрывает в ночи огненно-перламутровый хвост. Россия бессмертна, и он, ее малая часть, бессмертен. Это знание дала ему девушка, приподнявшаяся на цыпочках, словно желающая заглянуть за деревянную раму, за край голубого, открытого в Рай окна.

– Мне кажется, Москва построена по эскизам Лентулова, – сказала она, когда они перешли в соседний пустынный зал с дремлющей старой смотрительницей. – Основатель Москвы – не Юрий Долгорукий, как принято считать, а Лентулов.

И тут она была права, эта милая девочка, пришедшая к нему утром с флаконом зеленого сиропа, ухватившая эту бутылку, как ребенок – целлулоидную погремушку.

Огромная картина, полная света и ветра, словно гудящий проем на колокольне Ивана Великого, из которого несется ликующий звон, разносятся цветные удары. Удар – красный шар звука плывет над Москвой. Еще удар – золотое солнце всплывает. Удар – и зеленый, круглый, как холм, звук катится над рекой. Звонарь невидим. Гуляет в проеме световой луч. Качаются тугие веревки. Колышется край литого колокола. Цветные звоны, как огромные сосуды света, выливаются на Москву. Возвещают о близком чуде – Христос на белом осляти въезжает в излюбленный град. В Москву вернулся Спаситель. Здесь ждет его избранный христовый народ, который его не распнет, не побьет каменьями, а долгие тысячи лет терпел за него, выносил невыносимые муки, горел в горючих пожарах, ждал, выкликал. И дождался. Звонарь вызванивает чудесное его приближение. Под ноги осляти стелют красные ковры, сыплют зерно, мечут серебряные звонкие деньги. Кидают цветы, конфеты и пряники. Погремушки, румяные бублики, цветные ленты. Христос въезжает в Москву, в белой домотканой рубашке, с голубыми глазами, в венке полевых ромашек. Держит певучую пастушескую свирель.

Так чувствовал Белосельцев картину Лентулова, помещая себя среди московских ликующих толп, над которыми, словно цветные аэростаты, плывут шары колокольных звуков. Здесь, в Москве, совершится близкое чудо, состоится долгожданное Второе Пришествие. Нет на земле такого другого места, куда бы стремился Христос. Белосельцев в своей слепоте искал это место в африканских джунглях, среди каменных исполинов Манхэттена, в стреляющих саваннах Америки, у Великой Китайской стены. А нашел здесь, в России, в Москве. Эта девочка пришла к нему в дом, тихо сказала: «Пойдем». Привела к зеленым кремлевским холмам, на которые по световому лучу спускается Сладчайший Иисус. Предтеча, незримый звонарь, возвещает его приближение.