Александр Проханов - Гибель красных богов

Белосельцев смотрел на жужелицу, совершающую орбитальное кружение, словно крохотная планета. Ее молчаливый бег проходил среди смятенного города, и казалось, она ведает об их общей судьбе. Темное тельце, похожее на шкатулку, хранило в себе тайну их появления здесь, у этого белоснежного здания. Торопливые лапки, чуткие тревожные усики старались поведать людям их будущее. Белосельцев хотел понять таинственный бессловесный язык, которым одна жизнь пыталась объясниться с другой. Не мог. Взирал на плененное существо, ведающее об их жизни и смерти.

– На другое хорошее дело партия послала десантников. Армяшки сдурели, стали провозглашать независимость. В Ереване сползлись их тысячи. Орут, железными палками машут. «Русские, убирайтесь в Россию!.. Да здравствует дашнак-тютюн!..» Я им говорю: «Мужики, да вас без русских турки до последнего вырежут… На всех ваших баб чадру наденут». А они: «Шовинист!.. Империалист!..» Прапорщик наш ехал в автобусе, жену на самолет провожал. Вытащили обоих. Прапорщика застрелили, а жену его всей толпой насиловали. Я дал команду: «Вперед!» Мы их там месили не хуже турок. Скандал на весь мир. В газетах: «Палачи в кровавых тельняшках». Кто виноват? Партия, конечно, в кусты. Армия виновата. Командира в отставку. Едва от суда отмотали… Я к Нюре: «Что делать? Может, валить из армии, пока цел?» – «Нет, – отвечает, – служи. У тебя впереди предназначение». Ладно, буду служить… Еще одно хорошее дело сделали во имя партии и правительства. В Тбилиси шашлычники решили выходить из Союза. Видеть их не могу. Наглые, волосатые, как обезьяны. На курортах русских баб ебут. Деньгами камины топят. На наших слезах богатеют. А тут: «Слава свободной Грузии!.. Кавказ без русских!.. Русский Иван, кончай хамить!..» Собралось их на площади тьма! Дни и ночи гудят, в армейские машины бросают камнями. На третий день Москва приказывает: «Свернуть митинг». Мы, конечно, пошли, без оружия, тихонечко их подталкиваем, выдавливаем с площади. А они выслали вперед спортсменов накачанных. Бицепсы, морды, ногами в висок бьют. Одного десантника вырубили, другого. Парням надоело под ботинки виски подставлять. Достали саперные лопатки и маленько их порубили. Хороший шашлык получился. Опять вой! Собчак обоссался от злости. Комиссию присылали. Как водится, Москва в кусты – армия во всем виновата. Командующего округом сняли. Я к Нюре: «Что скажешь?» – «Служи, – говорит. – Большое предназначение». Во, бляха-муха!.. Далее со всеми остановками. Ночью вошли в Баку. По колоннам из окон азеры кидали гранаты. Я приказал: «Пушки, пулеметы – елочкой! Ебашим по снайперам!» Так с огоньком и прошли, ихние легковушки давили броней. Воя не оберешься. Опять десант виноват, а партия в стороне. Меня к прокурору таскали, слава богу, нормальный мужик, вологодский. Я к Нюре: «Ну что, бляха-муха, служить?» – «Служи, – говорит, – станешь первым человеком в стране…» В Вильнюсе этот гребаный телецентр! Прибалты хуже эсэсовцев, «зеленые братья» с красными мордами. Женщин со свечами вперед поставили, а снайперов рассадили по крышам. Партия сказала: «Вперед!.. Не дадим войскам НАТО оккупировать советскую Прибалтику». Ну мы, конечно, вперед. Пули по броне – жиг, жиг! Ротного срезало, у него накануне жена родила. Ну мы, конечно, постреляли немножко, штукатурку отбили на ратуше. Кто виноват? Десант! У партии ручки в перчатках. Меченый Президент опять где-то в поездках скрывался. Нашего генерала под трибунал. А Нюра свое: «Служи!» И вот опять двадцать пять. Партия сказала: «Вперед!.. Даешь Москву!.. Даешь Белый дом!.. Подавить врагов коммунизма!.. Выполнить приказ Комитета!..» Ну и что же мне делать прикажете? Долбить из пушек по окнам? Стрелять в упор по толпе? Рубить девчонок лопатками? Давить пацанов гусеницами? А может, послать всех на хуй? Может, двинуть танки на Кремль? Армия устала от партии!.. Устала от вранья и подставок!.. Может, включить стартеры и херачить на Красную площадь? И что же мне делать, Нюра? Скажешь опять: «Служи»? Врешь, безмозглая гнида! Верил тебе, да изверился. Буду сам решать. А ты теперь отдохни!.. – полковник Птица сжал кулак и ударил жужелицу, которая тихо хрустнула и расплющилась. Взял раздавленного жука, у которого чуть подрагивали лапки. Кинул в люк танка, отирая кулак о броню. – Мы теперь сами – партия… А значит, подставы не будет…

– Виктор Андреевич, – позвал Белосельцева голос. Оглянулся – рядом стоял скромно одетый мужчина с невыразительной блеклой наружностью. – Мне сказали вас встретить. Вас ждут в Белом доме.

Полковник Птица, забыв о Белосельцеве, повернулся к фоторепортеру с эмблемкой «Нью-Йорк таймс». Позировал, сидя на танке.

Блеклый незнакомец провел Белосельцева в Белый дом сквозь боковой подъезд, охраняемый вооруженными милиционерами. Им в подкрепление стояло несколько штатских в бронежилетах с автоматами ближнего боя. Едва он вошел в вестибюль, как столкнулся с мясистой дамой, известной депутаткой, напоминавшей индейку малиновым вислым носом и грузным оплывшим животом. Именно такие индейки, только без платья, появлялись на столах американских семей в праздник Благодарения. Дама строго, оценивая мужские достоинства Белосельцева, осмотрела его с ног до головы. В лифте вместе с ним оказался министр иностранных дел, получивший должность из рук российского Президента и уже пообещавший Курилы японцам. С влажными, женственно-выпуклыми глазами, с таким же влажно-розовым, чувственно приоткрытым ртом, он держался за крупный, пористый нос, прочищая его сильными, чуть сиплыми выдохами. Они вышли на четвертом этаже и просторными коридорами, по алым коврам, мимо одинаковых дубовых дверей, достигли приемной, где на диванах восседали суровые автоматчики, а высокая закрытая дверь скрывала какую-то важную, тщательно оберегаемую персону.

– Подождите минутку, Виктор Андреевич, – произнес провожатый. – Я доложу Коржику о вашем прибытии. – Доверительно кивнул автоматчикам, бесшумно скрылся за дверью, оставив Белосельцева гадать, не является ли Коржик личным телохранителем Президента, его душеприказчиком и спасителем.

Двери открылись, и к Белосельцеву вышло лысенькое, белесенькое, подслеповатое существо, похожее на морскую свинку, с чутким розовым носиком. Приблизилось и стало не разглядывать, а обнюхивать каждый кусочек его одежды и открытого тела, составляя о Белосельцеве какое-то свое, присущее морской свинке представление. С помощью обоняния определяло, есть ли под его пиджаком оружие, или взрывчатка, или отравляющие вещества. Унюхало находящееся в кармане письмо, казалось, прочитало его, двигая влажным слизистым носиком, и осталось довольно его содержанием. Лишь после этого бледная, заросшая пушком кожа у переносицы раздвинулась, и на Белосельцева глянули жестокие красные огоньки лазерного прицела, вычисляющего, в какое место черепа надлежит послать пулю.