Денис Гуцко - Домик в Армагеддоне

– Да, липнет, – сказал Костя. – Чехлы нужны. Так-то убойно смотрится, но липнет.

Поняв, что знает про Костю главное, Фима уткнулся в окно: дальше неинтересно.

За приспущенным стеклом чёрным атласным знаменем, расписанным то частоколом деревьев, то ромбами пшеничных полей, трепетала летняя ночь. Светлячки фар вдалеке погасли. Исчезла, как и не было, эстакада. Одна тут дорога – в Солнечный, налево от газотурбинки.

– А вы так поздно, – Надя, кажется, пыталась его разговорить.

– А вы? – отозвался Костя.

– Мы тоже. Припозднились. По делам вот ездили, ночь застала.

– Вот-вот, я тоже по делам. В Любореченск мотался, на малярку, – усмехнувшись чему-то, сказал Костя. – Прождал до ночи, пока краску везли, а там цвета подходящего не оказалось. Зря обнадёжили, дармоеды.

Замолчали.

В последнее время, сталкиваясь вплотную с такими, как Костя Крицын, Фима чувствует себя разгорячённой ищейкой, в чехарде леса заметившей наконец зверя. Вот: это они, такие, как Костя Крицын, превращают жизнь – в жижу. Ворчащие, вопящие, от упрямства ослепшие, посмеивающиеся злобно, с чужих голосов, боящиеся самых невероятных небылиц: теократии, дыб, ям тюремных, не верящие в искренность стяжников, священства, не верящие ни во что, кроме добротного дивана.

– Так внутри ведь торгуют, – услышал Фима.

Ну вот, началось. О вере заговорили.

Любят они порассуждать. Любят порассуждать о том, правильную ли веру им предлагают, нет ли где подвоха? Верно про них сказано: стоят себе на бережку, умники, поглядывают на тех, кто решился реку переплыть – доплывут ли, утонут ли. Сами не поплывут никогда, боятся.

Стволы. Обочина. Алюминиевая лента ограждения. Поля. Снова стволы. Там всё ясно – в тёмном мире снаружи. Там нет человека. Там Бог и порядок. И ничего больше – пока человек смотрит туда из окна проезжающей машины.

«Форд» притормозил на повороте. Встал, мигая оранжевым поворотником деревьям да кустам, столпившимся вокруг перекрёстка. Костя поглядел в боковое зеркало, включил первую, и они съехали с трассы.

– Костя, – Надя замялась, будто подбирая слова. – Это, конечно, наглость с моей стороны. Но… в общем, вы не могли бы нас пустить переночевать? Мы можем заплатить.

Костя ёкнул от неожиданности, даже скорость сбавил.

– Не слушай её, она приболела, – буркнул Ефим.

Они вышли из машины.

Встав у пышущего жаром капота, Фима принялся разглядывать фасад дома. C виду дом как дом: высокий, основательный. На крыше телетарелка. Над крышей роскошное ночное небо, с бутоном луны и густыми посевами звёзд. Смотрел, а сам вспоминал почему-то строительные щиты, сложенные на окраине посёлка, их зубчатые, как в конструкторе, торцы: щёлк, щёлк – вот вам жилище. Казалось, и люди в этих домах должны жить такие же, на защёлках.

Не смог бы, наверное, жить в таком доме.

– Идёмте, детвора, – позвал Костя, стоявший вполоборота к ним у самого крыльца. – Чего топчетесь?

Детвора… Смотри, какой старичок-боровичок.

Фима с Надей обошли «Форд» и замерли. На кремовом его борте красовалось размашистое, густо выписанное алой краской: «На Армагеддон!».

– Ёу, – Надя подошла к Фиме, встала за спиной, пальцы тихонько просунула под ремень его брюк – чтобы улепётывать удобней, что ли?

Испугалась Надя.

Посмотрев вслед за ними на надпись, будто и он видел её впервые, Костя энергично всплеснул руками:

– Такая вот мурзилка! Ваше, я так понимаю, творчество?

Надя потянула за ремень. Нет уж, хватит бегать.

Сразу вспомнил, когда и где это было. Недели две назад, в Шанс-Бурге. На окраине долго прятались от конного казачьего патруля, отсиживались в широченной трубе: такие звеньями гигантской разорванной цепи рассыпаны были вдоль всей дороги. Как только казачки перестали кружить вокруг ближних котлованов и стих топот копыт, прошли, прячась за трубами, в глубь Шанс-Бурга. Машины – пара одинаковых микроавтобусов – стояли у входа на стройку, перед забором. Решили на стройку не лезть: там маячили какие-то тени, слышались голоса. Углубляться в Шанс-Бург не стали из-за «лампасников»: можно было нарваться. Расписали машины. Второму «Форду» больше досталось, оба борта разукрасили, Юрка там всадника с косой нарисовал. Но машины ведь наверняка не личные, принадлежат какой-нибудь фирме строительной или другой какой конторе, переустраивающей степь под вертеп. Ночью… стояли возле стройки… одинаковые, как яйца в лотке… ясно ведь, что не личные. Личное имущество они не расписывали.

– Да ладно, говорю, – с досадой на их замешательство бросил Костя. – Поздно глазами-то блымать.

Подошёл.

– Я вас ментам не сдам. Слово даю. Поговорить хочу, – он хмыкнул в ноздри. – Любопытствую понять, откуда вы такие. У самого пацаны растут. Старший вот тоже недавно: «Обрыдло мне всё». Это он вообще – про школу, про нашу с матерью жизнь. Обрыдло, говорит. – Костя пожал плечами, будто всё это время пытался придумать ответ своему сыну, да так и не придумал. – Поговорить хочу, раз уж случай представился. Сами же напросились, идёмте уже. Чаю попьём с вареньем. С райскими яблоками.

Не сдаст. Вареньем угостит. Просто душка!

Надя продолжала тянуть за ремень.

Фима улыбнулся Косте развесёлой улыбкой – нарочно, дразня его, впадая в свирепое какое-то, разрушительное веселье, – сказал:

– О, райские яблочки!

Костя кивнул:

– Идёмте, – и, одним шагом одолев три низенькие ступени, толкнул незапертую дверь. – Чего уж.

В небольшом холле они перешагнули через какие-то одёжки, вывалившиеся из сетчатого мешка. «Стирку затеял, да вот до стиралки не донёс», – пробурчал Костя. Проворно сгрёб всё и бросил обратно в мешок. На ступенях, взбегающих на второй этаж, на полу, на расставленных вдоль стен шезлонгах было много чего разбросано. Продвигаясь вглубь небольшого холла, Костя что-то пнул, что-то подхватил на ходу, переложил в другое место. Выхватил откуда-то автомобильные коврики, кинул их к двери. «Забываю в гараж оттаранить». Было ясно с первого взгляда, что порядок даётся Косте с трудом, хотя бардак причиняет ему страдания.

Развернув Фиму за локоть, Надя нервно заглянула ему в лицо. С такого расстояния её густо подкрашенные глаза показались двумя оптическими прицелами.

Да, перепугалась Надежда.

– Надь, Константин поговорить хочет, – как бы разъясняя совершенно очевидное непонятливой Наде, произнёс Фима.

– Да-да, поговорить, – уже из комнаты, включая в ней свет, отозвался Костя. – Я и там, в трактире, подсел, чтобы поговорить. Не думал никогда, что доведётся с вами вот так, у себя дома. Поглядывал иногда в телевизоре, пару раз мимо проезжал, когда вы по трассе бежали. С флагом, крепенькие такие, как на подбор. Вы в трактире, кажется, так и не поели? Курицу будете?