Денис Гуцко - Домик в Армагеддоне

– Ефим! Вот ты где!

Отец – взбудораженный, перепуганный – шаркает по тротуару. В руках пакеты из супермаркета. Цепляет их ногами, отчего идёт, спотыкаясь чуть не на каждом шагу.

– Подожди, сынок!

Фима развернулся, вошёл обратно в арку и, быстро пройдя через двор, юркнул в проходняк.

«Придётся теперь весь квартал обходить. Раньше, чем к пол-одиннадцатого не дойду. Баба Настя волноваться будет. Пусть он только сунется домой! Достал совсем!»

Обошлось, домой папаша не явился.

А баба Настя в тот вечер действительно успела поволноваться. В квартире пахло корвалолом. Пришлось наплести ей про встречу с одноклассниками. Мол, те разговорились, кто куда поступает, вот он и заслушался: говорят, на бюджетное с нормальными знаниями вполне можно поступить, не везде за взятки. Мол, задумался, не попробовать ли куда-нибудь, вдруг получится, – не заметил, как время пробежало… Баба Настя, пропустив мимо ушей его байки про институты, молча вынула из шкатулки две тысячные бумажки и велела ему купить мобильник.

Так ни разу и не успела позвонить ему на этот мобильник…

Из ближнего подъезда вышла под ручку пожилая пара – слепой Андрей Петрович с женой. Неторопливо двинулись по двору. Тоже, как Фима когда-то, прогуливаются перед сном.

Поднявшись с лавки, Фима отправился домой.

Квартира, из которой месяц тому назад в торжественном возбуждении уезжал на сборы, встретила его тишиной и знакомым с детства затхлым запахом старых шкафов.

Отличная отправная точка, лучше и быть не может.

Оглядел комнату: книжные полки, ковёр на стене, кресло, – ни за один предмет не цепляясь взглядом, пробегая торопливо. Не нужно ничего, всё внутри. Стены, мебель, даже книги его зачитанные – это лишь декорация. Это может быть любым. Этого может вообще не быть. Вспомнил, что где-то в тумбочке должно лежать завещание бабы Насти. С ним надо было что-то сделать – папаша однажды промямлил насчёт нотариуса.

Поморщился дурацким этим, посторонним мыслям.

Завтра обзвонит ребят. Завтра станет ясно, сколько их осталось, настоящих стяжников. Помолился и лёг спать.

Женя Супрунов взобрался на тополь невдалеке от въезда, навёл бинокль на КПП. Клетушка, залитая светом всех четырёх ламп, просматривалась насквозь как аквариум. Женя спустился через минуту, сказал:

– Я сначала не понял, потом присмотрелся. Там тот дедок, который технику караулил возле часовни. Щёку греет, аж пар валит.

– Какой ещё дедок? – удивился Слава Лаполайнен, Лапа.

Лапа был единственный, кому, не удержавшись от запрета, стяжники присвоили-таки прозвище. В силу очевидной затянутости его фамилии, а ещё потому, что Станиславов в Стяге было целых пять.

Фима объяснил Лапе, что за дед.

– Может, тихо пройдём? – предложил Витя Кочетков.

– Нет, – сказал Фима. – Прятаться не будем. За своим пришли. Узнаем заодно, вдруг кто в расположениях остался, кроме Антона.

Вороток не понадобился, дверь оказалась не заперта. Вошли трое: Фима, Женя Супрунов и Ким Олейник из «Александра Невского». Похрапывая рвано, будто азбуку Морзе выводил, старик спал на толстенной стопке из десятка матрасов, которые он перетащил из ротных спален. Вчерашний КПП Владычного Стяга, где дневальным разрешалось две вещи – читать жития святых и делать спортивные упражнения, – успел стать обычной казённой проходной: потёртый термос, газета с кроссвордами, хлебные крошки на столе. Пахло рыбными консервами и перегаром. Рации, по которой каждый час дневальные связывались со штабом в Любореченске, не было.

Разбудили. Дед сел, матерясь с перепугу. Опуская ноги на пол, цокнул о плитку нестрижеными жёлтыми своими ногтями. Судорожными движениями, хватая попеременно то одной, то другой рукой, пытался содрать надвинутую на глаза спортивную шапку и только глубже её натягивал. Ким помог ему снять.

– Что вы тут делаете, дедушка? – спросил Фима.

– Ох ты ёханый бабай! – часто моргая, старик оглядел их, узнал Фиму. – О! Так вас же вроде повыгоняли? Вернулись?

– Вернулись.

– Не предупреждали меня, – он опустил задравшуюся майку. – Не предупреждали. И среди ночи опять. Чё среди ночи опять, мать вашу так?

– Вы б не матерились. Негоже в ваших-то летах. Так что вы тут делаете?

Старик развёл руками:

– Дак я тут в округе много чего сторожу. Все, кому чего посторожить надо, – ко мне. Больше оно и некому, что в Ольховке, что в Костюково. А в «Казачке» я лет десять сторожил, при Борьке ещё. Позвали вот. Вы чего по ночам-то шастаете? Не предупреждали, – старик выпятил в задумчивости нижнюю губу, головой тряхнул решительно. – Мне доложить тогда нужно. А как же? Хозяевам доложить, по форме.

Дёмин вынул телефонный шнур из гнезда.

Выглянув наружу, Фима подозвал Затулина:

– Димон, посиди с дедушкой, у тебя хорошо получается.

Дима недовольно скривился, но всё же без лишних слов зашёл в КПП.

– Из наших сколько человек на территории? – спросил Фима загрустившего старика.

– Ну дак… вроде один… Если не понабежало…

– Антон?

– Я имени не спрашивал.

Гавка выбежал из парка, по своему обыкновению оглушительно лая.

Ким шикнул на него, и пёс выжидательно умолк. Вся энергия ушла у него в обрубок хвоста, который заметался, как какая-нибудь букашка, накрытая стаканом.

– Хороший Гавка, хороший.

Надели ему верёвку на шею, завели на КПП. Он поскулил немного и улёгся под турникет.

– Принимай, – сказал Ким Затулину. – Привяжи его тут от греха подальше.

Канистры с бензином, которые незаметно для деда-охранника они просунули через прутья ограды, решили забрать с собой и сложить на дальнем краю парка. Когда возьмут «уазик», подгонят туда и загрузят спокойно в темноте центральной аллеи.

Бейсбольные биты перехватили посерёдке, чтобы не зацепить за что-нибудь ненароком. Попрыгали – проверить, не гремит ли у кого что. Нет, всё в порядке.

– Телефоны? – напомнил Фима.

Все покивали: выключены. Включённый и переведённый на виброзвонок телефон остался только у самого Фимы – для связи с Затулиным.

Быстрым шагом, на ходу выстраиваясь в колонну по два, двинулись на огоньки корпусов, тлевшие за деревьями. Над головами сомкнулись ветви.

Так они начнут.

Сладкое чувство единения с товарищами переполняло Фиму. «Боевое братство», – вертелось у него в голове. Пусть неточно, но другого слова он не смог подобрать. Да разве в словах дело? Фима знал, что это же самое чувство бережно несёт в себе каждый из пятнадцати стяжников, шагающих сейчас навстречу общей судьбе под живым лиственным сводом.

Рядом с Фимой шёл кто-то из «Пересвета» – то ли Антон, то ли Максим. Он не стал всматриваться, ни к чему. Самые надёжные здесь. Избранные. Кто бы ни шёл рядом, на него можно положиться с закрытыми глазами.