Денис Гуцко - Домик в Армагеддоне

Дойдя до столбов с бельевыми верёвками, Фима услышал, как его окликнули. Вика Личутина. Бежит к нему, каблучками цокает. Может, и бежать пустилась только для того, чтоб каблуками весёлыми поцокать. И в тот же момент Фи-ма увидел в противоположном конце двора папашку. Папашка тоже его заметил – скорей всего, высматривал, поджидал. Двинулся к Фиме нетвёрдой походкой. «Чего это он?» – удивился Фима, разглядев, что папаша нетрезв.

Вика подбежала. Вся такая радостная. Юбка на ней короткая. От ветра придерживает юбку рукой.

– Привет, Фима!

Папаша остановился в отдалении. Вика улыбается, тараторит бойко:

– Как дела? Рада тебя видеть. Все расползлись, блин, как тараканы. Никого не соберёшь. Идём в «Пушкарёва», посидим? Я, кого смогла, обзвонила. Блин! Вроде хотелось поскорее из школы свинтить, а знаешь, прям ностальгия какая-то!

Не дружили с ней никогда, а тут чуть не на шее повисла. Собственно, по-настоящему Фима ни с кем из класса не дружил. Делал вид разве что, при случае. Жили-то в центре, школа навороченная, в классе одни мажоры. Вот и Вика Личутина из таких, бизнесменова дочь.

– Идём, чего ты? Чего молчишь как в рот воды? Фима, блин!

Папаша стоял, отвернувшись.

– Да нет, Вика, мне домой надо. Занят.

– Ой! Чем занят-то? Поступать готовишься?

– Готовлюсь.

– И я. В медицинский. А ты?

– Я? Не решил пока. Пока так… готовлюсь, в общем, по предметам.

Вика обернулась, посмотрела на пьяненького, стоящего к ним вполоборота, сказала:

– Что за тип? На нас зырит, кажется.

Продолжила свою скороговорку:

– Успеешь ты, выучишь! Зубрила! Что, не отдыхать теперь?!

Папаша, наверное, услышал, как Вика сказала про него: «Что за тип?». Постоял ещё немного и пошёл со двора – туда, откуда пришёл. Фима почувствовал такое облегчение, что на радостях даже с Личутиной поболтал немного. В «Пушкарёв» с ней, конечно, не пошёл. Она бросила ему на прощание: «Надумаешь, мы допоздна там» – и ускакала рысцой звонкой.

А Фима поспешил сначала домой, но возле подъезда вдруг замялся. Не хотелось домой. До десяти – когда баба Настя начинала волноваться и, бывало, выходила его искать – времени оставалось достаточно. «Просто пройдусь ещё чуток», – соврал себе Фима и двинулся за отцом вдогонку.

Зайдя за дом, сразу увидал его сутулую спину в обвислом клетчатом пиджаке. Фима хмыкнул про себя: «Что может быть глупее клетчатых пиджаков? Разве что поношенные клетчатые пиджаки». Папаша подходил к ярко освещённому супермаркету на противоположной стороне Пушкинской.

Нет, не качает его. Издалека и не скажешь, что пьяненький. Пожалуй, ведёт себя немного неестественно, дёргано. По карманам похлопал. Может, ключи проверил или зажигалку… Глаза потёр. Пару раз выписал вензеля какие-то правой рукой – будто мошек отгоняя. Остановился. Волосы по своей привычке – коротким движением от макушки ко лбу – пригладил. Сунул жвачку в рот. Потоптался ещё немного на входе и вошёл наконец в холодный свет за автоматическими стеклянными створками.

Фиму будто подтолкнул кто – он пересёк улицу и быстрым решительным шагом дошёл до витрин.

«А погляжу просто… интересно же…»

За кассами по тучным рядам супермаркета бродили покупатели. Папаши видно не было.

Так же решительно, готовясь, если столкнётся с ним, сделать что-нибудь резкое: пройти, отвернувшись, мимо, даже оттолкнуть, если понадобится, – Фима прошёл в распахнувшиеся двери.

Постоял несколько минут, ища взглядом клетчатый пиджак.

«Чего попёрся за ним? Чего интересного?»

Но игра уже захватила Фиму.

«Просто погляжу разок со стороны, – Фима пожал плечами. – Что тут такого? Просто понаблюдаю, и всё».

Озираясь, он двинулся по рядам.

Косметика. Стойка с очками. Стойка с бижутерией. Стиральные порошки, шампуни, мыло. Кокосы-бананы. Туфли-ботинки. Подняв шлёпнувшегося перед ним малыша, Фима кивнул в ответ на «спасибо» его молодой мамы, завернул в мясной ряд, тянувшийся вдоль всего супермаркета.

Впереди, толкая тележку, в которой уже лежали какие-то жёлто-синие коробки, лимонад, пакет с грушами, шёл отец. Фима замедлил шаг, переместился поближе к краю поперечных рядов, чтобы в случае необходимости спрятаться в одном из них.

Отец шёл медленно, рассеянно вглядываясь в набегающие на него пёстрые волны товаров. Лавируя тележкой между такими же блуждающими тележками, переходил с одной стороны просторного ряда на другую. Возле некоторых стеллажей останавливался, стоял какое-то время – видимо, решая, нужно ли бросить что-нибудь в тележку, – но чаще не брал ничего.

Взял колбасу, креветок из открытого холодильника, несколько пачек масла.

Сцепив руки на шее, Фима двигался за отцом.

«Надо же, как это у него получается, – думал Ефим, раздражаясь уже оттого, что ему есть дело до таких вещей, но всё же позволяя непрошеным мыслям свободно расти, ветвиться. – Караулил. Наверное, слова какие-то готовил. Ничего нового, ясно, но волновался наверняка. От нервов вон даже за воротник залил. На улице – или в наливайке какой-нибудь? Скорее в наливайке. В пивнушке нашей. Не похоже на него, чтобы на улице. Врачам на улицах не пристало. Разговор сорвался, зря только нервы палил, и тут же – в магазин, за продуктами, как ни в чём не бывало… Псих. Тихушник, но псих отъявленный. Интересно, расскажет он дома, жене и дочке, про сегодняшний вечер? Как он караулил, высматривал – а закончилось всё ничем, супермаркетом закончилось. Затащит пакеты на кухню, будет рассказывать, выкладывая на стол грушки, колбаску, креветочек. А потом за ужином продолжит. Или придёт хмурый, будет молчать весь вечер… а жена, глядя на него, будет вздыхать потихоньку. Вообще – рассказывает им? Или в себе носит?»

Общение с папашей, всегда проходившее будто через крепостной ров, в последнее время практически прервалось. Да Фима этого и хотел. Встречались дома. Часто – при бабе Насте. Сколько тот ни звал пройтись или во дворе посидеть, Фима отказывался: «Да нечего там делать». Баба Настя, слыша такие папашкины приглашения, глядела тревожно, в самую душу аукала – Фима ни за что не стал бы её огорчать. Сидели с ним за столом, в стол уперев взгляды. Мусолили тупые, ни о чём, разговоры: «Как ты?» – «Нормально». – «Как в школе?» – «Нормально». Да нормально всё, чего из пустого в порожнее…

Баба Настя обычно уходила в другую комнату, но когда случались с ней гипертонические приступы, лежала тут же, на своём диване, глядела отрешённо в потолок. Тогда и разговоров почти не было. Папаша высиживал, сколько ему надо, – думы свои печальные додумывал и уходил – с таким же отрешённым, как у бабы Насти, взглядом. Точно за тем и приходил, чтобы взглядом этим у неё разжиться. В эти мёртвые двадцать-тридцать минут Ефим чувствовал себя фетишем, истуканом дубовым, возле которого этому человеку легче думается – вот он и ходит, а ты замри и ему не мешай. Раздражённо повторял про себя: «Измором берёт. Ну-ну…»