Элизабет Гилберт - Есть, молиться, любить

Кажется, я знаю, кем был тот малец, которому всегда удавалось меня рассмешить.

На девятый день молчания как-то вечером, на закате я вошла в медитацию на пляже и так и просидела до полуночи. Я тогда подумала: «Сейчас или никогда, Лиз. — И обратилась к своему разуму: — Это твой шанс. Покажи мне все, что причиняет тебе боль. Позволь мне увидеть все это. Ничего от меня не скрывай». Постепенно мысли и горестные воспоминания подняли руки, встали, чтобы показать себя, и я посмотрела в лицо каждой мысли, каждой крупинке печали, признала их существование и прочувствовала их страшную боль, не пытаясь защитить себя. А потом обратилась к этой боли: «Все хорошо. Я люблю тебя. Я принимаю тебя. Войди в мое сердце. Все кончено». Я почувствовала, как боль, словно она была живым существом, входит в мое сердце, как в реально существующую комнату. Потом я сказала: «Кто следующий?» — и показалась следующая крупинка горя. И я снова посмотрела ей в лицо, прочувствовала ее боль, благословила ее и пригласила в свое сердце. Так я проделала с каждым горестным переживанием, которое когда-либо возникало у меня, пролистав свою память на много лет назад, пока не осталось ничего.

И тогда я обратилась к своему разуму: «Теперь покажи мне свой гнев». И один за другим, все те случаи, когда я испытывала гнев, поднялись в моей душе и дали о себе знать. Несправедливость, предательство, утрата, ярость — передо мной встал каждый случай, когда я переживала их, один за другим, и я признала их существование. Я прочувствовала каждый из них полностью, точно в первый раз, и сказала: «А теперь войдите в мое сердце. Там вас ждет покой. Там вам ничего не грозит. Все кончено. Там только любовь». Это продолжалось часами, меня швыряло от одного мощного полюса противоположных эмоций к другому — в одну секунду ярость, пробирающая до самых костей, в другую — полное спокойствие, когда гнев проник в мое сердце, словно через дверь, улегся, свернувшись калачиком, рядом со своими братьями и перестал сопротивляться.

Потом наступило самое сложное. «Покажи мне, чего ты стыдишься», — спросила я у себя. Знали бы вы, какие ужасы я увидела тогда. Позорную демонстрацию всех моих неудач, лживости, эгоизма, зависти, высокомерия. Но я даже не дрогнула, наблюдая все это. «Покажи мне все самое худшее», — попросила я. И, когда я попыталась пригласить эти презренные качества в свое сердце, они застыли у двери, словно уговаривая: «Нет, ты не хочешь, чтобы мы вошли туда… Ты, что же, не понимаешь, что мы натворили?» А я ответила: «Нет, хочу. Хочу, чтобы даже вы вошли в мое сердце. Даже вам там будут рады. Не бойтесь.

Я вас прощаю. Вы — часть меня. Теперь можете отдохнуть. Все прошло».

Когда все закончилось, я ощутила пустоту. Ничто больше не раздирало мой ум. Я заглянула в свое сердце и увидела все то хорошее, на что способна. Я увидела, что мое сердце не заполнено даже наполовину, хотя я только что приняла и поселила в нем целый выводок убогих горбунов и карликов — мою печаль, гнев и стыд. Но мое сердце могло бы принять и простить намного больше. Его любовь была безграничной.

Тогда я поняла, что именно так Бог любит нас и принимает и что нет на свете никакого ада — он существует разве что в наших запуганных умах. Потому что, даже если один потрепанный жизнью и ограниченный человечек способен, пусть даже всего раз, на абсолютное прощение и принятие себя, представьте — нет, вы только представьте! — что может простить и принять Господь, чье милосердие не ведает границ.

Я также поняла, что мое сердце успокоилось лишь временно. Я знала, что не разобралась в себе окончательно, что ярость, грусть и стыд еще покажут свои головы, покинув мое сердце и снова поселившись в моей голове. Знала, что мне снова и снова придется избавляться от этих мыслей, пока медленно, но верно я не изменю всю свою жизнь. И что это будет тяжело и утомительно. Но тогда, на пляже, в темноте и тишине, мое сердце обратилось к разуму и поклялось: «Я люблю тебя, я никогда тебя не оставлю, я всегда буду охранять тебя». Это обещание выпорхнуло из сердца и повисло у меня на языке. Я задержала его на губах, чувствуя его вкус на пути от пляжа к своей маленькой хижине. Там я нашла чистую тетрадь, открыла ее на первой странице и лишь тогда раскрыла рот и позволила словам слететь с языка, освобождая их. Нарушив обет молчания, я взяла карандаш и записала на бумаге их колоссальный смысл:

«Я люблю тебя, я никогда тебя не оставлю, я всегда буду охранять тебя».

Это были первые слова, записанные в моем личном дневнике, с которым я не расставалась с той минуты, обращаясь к нему сотни раз за последующие два года. Я просила его о помощи и всегда находила ее, даже во время страшной депресии и паники. Один лишь этот дневник, проникнутый обещанием любви, помог мне пережить следующие годы моей жизни.

Теперь я вернулась на Джили-Мено при совсем иных обстоятельствах. С моего последнего приезда на остров я успела исколесить весь мир, развестись, пережить расставание с Дэвидом, отказаться от антидепрессантов, выучить новый язык, посидеть у Бога на ладошке в течение нескольких незабываемых мгновений в Индии, поучиться у индонезийского мудреца и купить дом для семьи, нуждавшейся в крове. Я счастлива, здорова, в моей жизни наступила гармония. И главное — я плыву на этот чудесный тропический остров в компании нового возлюбленного родом из Бразилии. Не стану отрицать — подобный конец истории до абсурда напоминает волшебную сказку, он как иллюстрация мечты любой домохозяйки. (Я и сама об этом мечтала, много лет назад.) Однако что-то мешает мне воспринимать происходящее в сказочно-нереальной дымке, а именно — осознание правды, правды, которая за последние годы поистине сделала меня человеком: меня спас не прекрасный принц. Я сама организовала свое спасение.

Я вспоминаю дзен-буддистскую мудрость, прочитанную однажды в книжке. Дзен-буддисты говорят, что дуб вырастает благодаря одновременному участию двух сил. Есть желудь, с которого все начинается; семя, несущее в себе возможности и потенциал, из которого вырастает дерево. Это любому ясно. Но лишь немногие видят, что есть и другая сила — само дерево, которое так сильно стремится к жизни, что лишь с его помощью желудь оживает, лишь оно тянет росток наверх, желая вырваться из бездны, управляя процессом перехода от небытия к зрелой стадии развития. Если рассуждать таким образом, считают дзен-буддисты, именно дуб является причиной возникновения желудя, который является причиной его возникновения.

Я думаю о том, каким человеком стала, о моей сегодняшней жизни, о том, что мне всегда хотелось быть таким человеком и жить именно так, освободившись от необходимости притворяться кем-то другим, кем на самом деле не являюсь. Я думаю обо всем, что мне пришлось пережить, прежде чем я оказалась здесь, и задаюсь вопросом: не я ли (я имею в виду счастливую, гармоничную себя — ту себя, что сейчас дремлет на палубе маленькой индонезийской рыбацкой лодки), не я ли вытянула другую себя — ту, что была моложе, ту, кого раздирали смятения и противоречия, не я ли тянула себя вперед все эти тяжкие годы? Та я, что была моложе, и есть тот желудь, несущий потенциал, но кто, как не более мудрая я, уже выросший дуб, твердила все это время: «Расти! Меняйся! Развивайся! Присоединяйся ко мне там, где я стала уже полноценным, зрелым деревом! Ты должна вырасти и стать мною!» А может, это я, настоящая и полностью реализовавшаяся я, четыре года назад явилась к той молодой замужней девочке, плачущей на полу в ванной? Может, это я тогда с любовью прошептала на ухо той отчаявшейся девочке: «Иди спать, Лиз…» Заранее зная, что все будет в порядке, что рано или поздно мы соединимся здесь. Здесь, в этот самый момент. Где я всегда ждала в мире и спокойствии, ждала, когда же она придет и присоединится ко мне.