Джоанн Харрис - Леденцовые туфельки

И тут вдруг, точно по сигналу, влетает Анук — растрепанная, все еще смеющаяся над какой-то проделкой Розетт, — и мадам поднимает глаза, смотрит на нее, и застывшее лицо ее вдруг расслабляется, добреет.

Может, она что-то в ней узнала? Может, талант, что так бурно кипит в крови Вианн и Анук, оставил свой след и здесь, у самых истоков? Анук одаривает мадам лучезарной улыбкой. Та улыбается в ответ — сперва, правда, нерешительно, но постепенно, по мере того как объединяются в своем воздействии на нее Госпожа Кровавая Луна, Луна-Крольчиха и Самый Первый Ягуар, рыхлое, одутловатое лицо мадам становится почти красивым в своей страстной тоске.

— А это кто ж такая? — спрашивает она у меня.

— А это моя маленькая Нану!

Больше ничего говорить и не требуется. Видит мадам или не видит что-то знакомое в этом ребенке, или просто сама Анук со своим личиком голландской куколки и византийскими кудрями взяла ее сердце в плен — кто знает? Но глаза мадам вдруг ярко вспыхивают. Она мгновенно соглашается, когда я предлагаю ей остаться и выпить чашечку горячего шоколада (к которому, возможно, приложу и один из моих особых трюфелей). А потом, сидя за одним из столиков с отпечатками детских ладошек, просто глаз не сводит с Анук, и во взгляде ее горит настоящая страсть. Анук то уходит на кухню, то снова возвращается; радостно приветствует зашедшего на минутку Нико и приглашает его выпить чашку чая; вместе с Розетт забавляется ее бесчисленными пуговицами из большой коробки; потом убегает куда-то в глубь дома, опять появляется возле витрины, чтобы узнать, какие еще изменения произошли в святочном домике, и сама переставляет одну-две центральные фигурки; затем в очередной раз выглядывает на улицу, проверяя, не пошел ли снег — он пойдет, должен пойти хотя бы в сочельник, ведь она так любит снег, чуть ли не больше всего на свете…

Пора закрывать магазин. На самом-то деле его пора было закрыть уже минут двадцать назад; мадам, похоже, удается стряхнуть с себя пьянящий дурман, она встает и говорит:

— Какая у вас чудесная девочка! — Стряхивая крошки шоколадного торта с колен, она с завистью поглядывает на кухонную дверь, за которой снова исчезла Анук, уведя с собой и Розетт. — И как она замечательно играла с той малышкой! Точно родная сестра!

Это вызывает у меня улыбку, но я мадам не поправляю.

— А у вас дети есть? — спрашиваю я.

Она, похоже, колеблется, ответить или нет. Потом все же кивает и говорит:

— Дочка.

— Собираетесь к ней на Рождество?

Ах, какую боль может причинить невзначай заданный вопрос! Я вижу, как изменились цвета ее ауры: белоснежная сверкающая струя молнией перечеркивает все остальные тона.

Она качает головой, не доверяя словам. Даже теперь, через столько лет, полузабытое чувство поражает ее своей силой и внезапностью. Когда же наконец поблекнут эти переживания, как ей столько раз обещали? Пока что они так же болезненны и ярки, как и прежде, и перед ними меркнет все остальное — муж, любовник, мать, подруга; все отступает в сторону, становится незначительным, когда перед тобой разверзается та пропасть отчаяния, какую являет собой потеря ребенка…

— Я ее потеряла, — тихо признается она.

— Ох, простите.

Я кладу руку ей на плечо. У меня короткие рукава, и на обнаженной руке мой браслет с амулетами, как всегда, отчетливо позванивает. Блеск серебряных фигурок привлекает внимание мадам…

Кошечка-амулет так почернела от времени, что теперь больше похожа на Ягуара, ипостась Черного Тескатлипоки, а не на ту дешевую блестящую побрякушку, какой была когда-то.

Мадам замечает кошечку и буквально каменеет, хотя в голове у нее сразу же замелькали мысли:

«Это же просто нелепо; таких совпадений не бывает; это самый обыкновенный дешевый браслет на счастье; он наверняка не имеет никакого отношения к давным-давно потерянному детскому браслетику с подвеской-кошечкой…

И все же… Господи! А что, если все-таки имеет? Ведь случаются же подобные истории — и не только в кино, но иногда и в жизни…»

— К-какой забавный б-браслетик.

Голос у нее так дрожит, она так заикается, что ей трудно говорить.

— Спасибо. У меня он сто лет.

— Правда?

Я киваю.

— Каждый из этих амулетов мне о чем-то напоминает, — продолжаю я. — Вот этот, например, о том, как умерла моя мама…

Я демонстрирую ей серебряный гробик. На самом деле я привезла его из Мехико — наверное, он мне достался после «взрыва» очередной карнавальной пиньяты; на крышечке гробика виднеется маленький черный крест.

— Ваша мать?..

— Ну, я называла ее мамой. Я ведь своих настоящих родителей никогда не знала Этот ключик мне подарили в день совершеннолетия… А эта кошечка — мой самый старый и самый счастливый амулет. Он со мной, сколько я себя помню; по-моему, он появился еще до того, как меня удочерили.

Теперь она не сводит с меня глаз, почти обездвиженная нахлынувшими воспоминаниями. Она понимает: это совершенно невозможно! И все же некая, не столь рациональная часть ее души настаивает: чудеса порой все же случаются, магия действительно существует. Это в ней говорит затаенный голос той, какой она была, когда ей едва исполнилось семнадцать и она без памяти влюбилась в тридцатидвухлетнего мужчину, который говорил, что любит ее, и она ему верила…

Ну а как же девочка? Неужели она никого не узнает в ней? Неужели при виде Анук у нее не щемит сердце и боль не шебуршится там, точно котенок, играющий с клубком ниток?..

Некоторые люди — например, я — прирожденные циники. Но единожды уверовавший навсегда останется верующим. И как я понимаю, мадам как раз из верующих; это я, собственно, поняла, как только увидела ее фарфоровых кукол в вестибюле отеля «Стендаль». Мадам — типичный стареющий романтик, таящий в душе горечь и разочарования, а значит, тем более уязвимый; ее пиньята раскроется, как цветок, стоит мне произнести одно лишь слово.

Слово? Нет, конечно же, не просто слово, а имя.

— Мне нужно закрывать магазин, мадам. — Я осторожно подталкиваю ее к двери. — Но если вам захочется еще разок к нам зайти… Видите ли, мы в сочельник устраиваем небольшой праздник. Так что если у вас нет других планов, может, заглянете к нам на часок?

Она смотрит на меня, и глаза у нее горят, как звезды.

— О да, — шепчет она. — Спасибо. Я непременно приду.

19 декабря, среда

Сегодня утром Анук ушла в школу, не попрощавшись. Наверное, не следовало особенно этому удивляться — собственно, на этой неделе она каждый день слишком поздно спускается к завтраку и, бросив: «Всем привет!», хватает свой круассан и рысью выбегает на темную улицу.