Джоанн Харрис - Леденцовые туфельки

С того пятничного вечера между нами больше никаких конфликтов не возникало — хоть я и замечаю ее насмешливые взгляды и осторожные подмигивания, которых больше никто не видит. Она весела и хороша собой, как всегда; и по-прежнему цокает каблуками очередных экстравагантных туфель, — но мне она теперь кажется пародией на самое себя: слишком уж многое скрывается под этим бьющим в глаза очарованием, слишком откровенно забавляется она своей игрой, так что у других создается впечатление, что она безмерно пресыщена и невероятно утомлена, точно пожилая шлюха, которая смеха ради переоделась монахиней. Возможно, именно это больше всего меня и обижает — ее дешевая игра на потребу галерки. Впрочем, она и на кон ничего не ставит. Тогда как у меня на кону вся жизнь.

И я снова вытаскиваю карты.

Шут. Влюбленные. Маг. Перемена.

Повешенный. Башня…

Башня падает. Камни с ее вершины сыплются градом, и она, шатаясь, разваливается и исчезает во мраке. С парапета летят в бездонную пропасть крошечные фигурки, отчаянно жестикулируя и беспомощно вращаясь в воздухе. Одна из них в красном платье… А может, это маленький красный плащ с капюшоном?

Последнюю карту я даже и открывать не хочу. Я уже столько раз ее видела. Моя мать, вечная оптимистка, давала ей разные интерпретации — но для меня эта карта означает только одно.

Смерть. Она ухмыляется мне с картинки, сделанной под гравюру; завистливая, безрадостная, с пустыми глазами, голодная Смерть. Смерть ненасытная; Смерть неумолимая; Смерть — как долг, который мы обязаны вернуть богам. Снегопад за окнами еще усилился, и, несмотря на уже наступившие сумерки, земля как-то странно светится, словно поменявшись с небом местами. Это лишь весьма отдаленно напоминает тот прелестный, сказочно-книжный снежок, что окружает наш святочный домик в витрине, но Анук от снегопада в восторге; она то и дело находит повод, чтобы выглянуть на улицу и посмотреть на падающие с небес хлопья. Она сейчас там — в окно я вижу ее яркую фигурку на этом зловещем белом фоне. Отсюда Анук кажется очень маленькой; маленькой девочкой, заблудившейся в лесу. Разумеется, все это глупости — ну какие тут леса! Кстати, я отчасти именно поэтому и выбрала это место. Однако снегопад все меняет, и магия опять обретает прежнюю силу. И голодные волки зимой пробираются даже сюда и начинают, крадучись, подниматься по улицам и переулкам Монмартрского холма…

24 декабря, Понедельник

Сочельник, 16 часов 30 минут

Сегодня днем забежал Жан-Лу. Он еще утром позвонил и сказал, что принесет показать кое-какие фотографии, которые все никак не успевал проявить. Он ведь сам их проявляет — во всяком случае, черно-белые точно сам; у него дома сотни отпечатков, все тщательно рассортированы по папкам и снабжены подписями. Странно, но он был так возбужден, когда позвонил, и так задыхался, словно ему не терпелось показать мне нечто совершенно особенное.

Я уж решила, что ему все-таки удалось сфотографировать на кладбище те призрачные огни, о которых он вечно твердит…

Но те фотографии, что он принес, не имели к кладбищу никакого отношения. На них не было ни нашего Холма, ни вертепа на площади, ни рождественских огней, ни того Санты, что жевал сигару. На всех снимках была только Зози. Цветные фотографии Жан-Лу делал своей цифровой камерой у нас в chocolaterie, а несколько черно-белых — возле нашей витрины; было и еще несколько снимков: Зози в толпе прохожих идет через площадь к фуникулеру или стоит в очереди возле булочной на улице Трех Братьев.

— Что это? — спросила я. — Ты же знаешь, она не любит…

— Посмотри внимательно, Анни, — сказал он.

Но мне вовсе не хотелось смотреть внимательно. Единственный раз, когда мы с Жаном-Лу поругались, произошел как раз из-за его дурацких фотографий. И у меня не было ни малейшего желания снова с ним ссориться. И зачем ему вообще понадобилось ее фотографировать? Должна же быть какая-то причина…

— Пожалуйста, — сказал Жан-Лу. — Ты просто посмотри. А потом, если тебе покажется, что ничего странного ты не увидела, я, честное слово, тут же выброшу все фотографии.

Ну я и посмотрела; между прочим, снимков там было штук тридцать — и в итоге мне стало очень и очень не по себе. Думать о том, что Жан-Лу шпионил за Зози — выслеживал ее, — уже было достаточно неприятно, но то, что он запечатлел на своих фотографиях, повергло меня в шок.

Узнать Зози на всех снимках было довольно легко. Знакомая юбка с колокольчиками на подоле, пижонские сапоги с трехдюймовой платформой. И волосы ее, и украшения, и плетеная сумка, с которой она всегда ходит за покупками.

Но лицо…

— Ты, наверное, что-то сделал с этими снимками! — заявила я, отталкивая их.

— Ничего я с ними не делал, Анни, клянусь! И все остальные кадры на этой пленке получились отлично. Это все она. Все дело в ней, хотя я не знаю, как она это делает. Вот ты можешь это объяснить?

Вряд ли, думала я. Ну как я это объясню? Просто некоторые люди всегда хорошо получаются на фотографиях. Это называется фотогеничностью, и, видимо, Зози подобным свойством не обладает. Кто-то получается иногда хорошо, а иногда так себе, но я не знаю, есть ли для этого какое-то особое название. Впрочем, Зози и это тоже явно недоступно. Честно говоря, все эти фотографии были просто ужасными — таким чудовищем она на них выглядела: рот какой-то странной формы, взгляд вообще жуткий, а вокруг головы какое-то загадочное светящееся пятно, похожее на съехавший набок венец…

— Ну нефотогеничная она, и что тут такого? Не все же фотогеничны.

— Дело не только в этом, — сказал Жан-Лу. — Вот, посмотри.

И он вытащил свернутый газетный листок — вырезку из какой-то парижской газеты с весьма расплывчатой фотографией какой-то женщины, которую, как там было сказано, звали Франсуаза Лавери. И на этом снимке я увидела в точности то же лицо, что и на сделанных Жаном-Лу фотографиях Зози; те же жуткие крошечные глазки, тот же искаженный гримасой рот, тот же странный светящийся ореол вокруг головы…

— И что ты хочешь этим доказать? — не сдавалась я.

По-моему, это была самая обычная, не слишком четкая, сделанная, видимо, на ходу фотография; снимок явно сильно увеличен, а потому кажется зернистым, как и большая часть газетных снимков вообще. Женщина неопределенного возраста, с самой обычной стрижкой, из-под длинной челки виднеются маленькие очки. Нет, она совершенно не похожа на Зози. Если не считать того светящегося пятна и формы рта…

Я пожала плечами.

— Это мог быть кто угодно…

— Нет, это она, — сказал Жан-Лу. — Я понимаю, что такого быть не может, но это так!