Алексей Колышевский - Жажда. Роман о мести, деньгах и любви

– Сережа, давай быстрее! Бегом! Садись с другой стороны, поехали!

Едва я очутился в салоне, как он приобнял меня за плечи, отстранил, всматриваясь в мое лицо:

– Смурной. Не выспался, конечно?

Я кивнул. Самочувствие и впрямь было неважное, немного мутило.

– Небось и не завтракал?

– Не успел.

– Вот и хорошо, – просиял Мемзер, – заодно и анализы сразу сдашь. Их как раз натощак сдают.

– Какие еще анализы, дядя? – удивился я.

– Обыкновенные, медицинские, – он, видя, что я напрягся, потрепал меня по затылку. – Да ты не беспокойся, просто у меня такие правила. Хочу убедиться, что с твоим здоровьем все в порядке. Сейчас заедем в одно место, а потом я тебя угощу царским завтраком. Идет?

Ехали мы довольно долго. Названия улиц я припомнить не смогу, но помню, что была Триумфальная арка и поворот с широкого проспекта на узкое шоссе, вдоль которого сплошной стеной тянулись высочайшие заборы, выкрашенные в зеленый и коричневый. С этого шоссе мы повернули и принялись петлять между остроконечных крыш, украшенных флюгерами, придорожных магазинчиков, стеклянных милицейских будок, пока, наконец, наш небольшой кортеж не уперся в привычный уже забор высотой метров в пять, очень солидный, каменный, с белыми шарами на верхушках столбов и закрученной спиралью колючей проволокой поверху. В этой ограде, имевшей вид крепостной стены, были кованые, также очень высокие ворота, в которые, наверное, вполне мог бы проехать автобус. У ворот стояла караульная будка, из нее сразу же вышли два дюжих супермена в черной форме, высоких ботинках и круглых шапочках. На боку у каждого была присобачена кобура. Они деловито осмотрели днища наших машин, обменялись какими-то односложными фразами с нашим водителем и лишь тогда открыли ворота. Я увидел сосновый лес и уходящую вперед дорогу, покрытую свежим асфальтом.

– Похоже на резиденцию Папы Римского, – брякнул я первое, что пришло в голову. Ни в какой резиденции я, разумеется, никогда не был и даже фотографий ее не видел. Я вообще никогда не был за границей и отвечал, когда меня об этом спрашивали, что из всех заграничных адресов мне более всего дороги Рю-де-Мерд в Париже, Швайн-штрассе в Потсдаме и Шит-стрит [5]в Лондоне.

Мемзера это страшно рассмешило, он даже закашлялся от смеха:

– Знаешь, Папа Римский как раз не одобряет то, чем здесь занимаются. Это медицинская клиника, которую финансируют из собственных средств несколько человек, в том числе, как ты догадываешься, и твой дядя. Вот мы уже и приехали.

Сосны расступились, и моим глазам предстало современное здание из стекла и панелей, высотой в четыре или пять этажей, и впрямь напоминающее больничный корпус. Теперь, когда я знал, что это, никаких иных ассоциаций сооружение не вызывало. Порядок кругом был идеальный, словно медицинская стерильность распространилась за пределы своего обычного пребывания. Мы с дядюшкой поднялись по лестнице, двери перед нами бесшумно разъехались в стороны, мы оказались в вестибюле, облицованном мраморными плитами. Впереди тускло отсвечивали матовые дверцы лифтов, и ни одного человека!

– Никто нас не встречает, – сказал я не потому, что меня это действительно волновало, а просто чтобы что-то сказать.

– Ничего, еще встретят. Все заняты делом, некогда слоняться. Ну, Сережа, поехали?

В лифте помимо кнопок от одного до четырех я насчитал еще шесть кнопок от минус одного до минус шести. Шесть подземных этажей?! Это впечатляет. Дядя нажал кнопку «минус четыре», и лифт мягко устремился вниз.

– Здесь нельзя строить высоких домов, – пояснил дядя, – да и ни к чему выделяться. Представляешь, торчала бы из леса этакая стеклянная башня, привлекала внимание, а так кто его знает, что там, за этим забором. А когда-то, – он мечтательно поглядел в потолок, – ничего здесь не было, просто лес. Кстати, ты оценил? Все построено с минимальным воздействием на окружающую природу. Это очень важно, не гадить после себя, – и добавил со вздохом: – Если бы все это понимали...

Лифт привез нас в точно такой же вестибюль, копию верхнего, и вновь нас никто не встречал. Мы пошли по длинному коридору, пол которого был покрыт каким-то материалом, совершенно поглощающим звук шагов. Слева и справа лишь закрытые двери с номерами, чем-то все это напоминало отель. Дядя остановился у семнадцатой двери, постучал, и это его действие заставило меня прекратить сомневаться в наличии жизни в этом здании. Раз постучал, значит, на звук кто-то да ответит?

Этим кем-то оказался человек очень маленького роста, почти карлик. Удивлюсь, если в нем оказалось бы больше, чем метр сорок. Одет человечек был в белый аккуратный халат, из-под халата выглядывала сорочка и треугольник галстучного узла, на носу очки, в кармашке халата автоматический карандаш. Телосложения он был коренастого, широк в плечах, на голове прямо львиная грива, пышная и рыжая. Лицо было до того примечательным, что я беззастенчиво принялся его рассматривать и поэтому забыл поздороваться вслед за дядюшкой. Вся чрезвычайная объемность его черепа, подчеркнутая невероятно густой рыжей шевелюрой, к лицу сходила на нет, или же, наоборот, лицо следовало считать началом остальной головы, и началом очень незначительным. У него было даже не лицо, а скорее мордочка, очень маленькая, словно у ребенка. Я мог бы прикрыть ее своей ладонью. Очки придавали человечку сходство со стрекозой, и маленький острый носишко выглядел точь-в-точь стрекозиным хоботком, подбородок был под стать носу, таким же заточенным, губ вообще не видно, настолько они были узкими, а вот лоб высоты необыкновенной. Словом, примечательнейший субъект.

– Агамемнон Порфирьевич, – представился он, и я пожал его ладонь, широченную, с короткими мощными пальцами, – а если вы со мной хотите быть запанибрата, безо всякого брудершафта, то просто Геннадий.

– Ну вот и чудно, вот и познакомились, – потер руки дядюшка, что всегда выражало у него, насколько я успел его изучить, крайнюю степень радостного возбуждения. – Вот, Гена, привез тебе племянника, можно сказать, доставил в лучшем виде.

– А на тебя совсем не похож, – задумчиво глядя на меня, отметил рыжий Агамемнон Порфирьевич, – это не есть вери гуд. Впрочем, посмотрим. Пойдемте со мной, молодой человек, я стану колоть вас иголками и задавать неприличные на первый взгляд вопросы.

Обитель карманного Агамнума... тьфу ты, дьявол, ведь не выговорить! – Гены этого самого, одним словом, представляла собой обыкновенный медицинский процедурный кабинет. Отчего-то процедурные кабинеты всегда вызывали у меня ассоциации с пыточным застенком. Стены, выложенные тревожным белым кафелем, железно-стеклянный шкаф с полками, уставленными всякой эскулапьей утварью, кушетка, покрытая клеенкой цвета детской неожиданности, а возле кушетки какой-то аппарат с монитором и гофрированными шлангами, наконец, стол самого рыжего доктора и возле него стул, на который мне и суждено было опуститься.