Алексей Иванов - Общага-на-Крови

— То есть как это?

— Ну-у, мой юный и необразованный собеседник!.. Надо читать труды классиков. Но поскольку сейчас это сделать затруднительно, то я, чрезвычайно утрируя, растолкую тебе. Человеческое стадо стало обществом, когда наши праотцы решили разобраться, кому с какой женщиной спать, чтобы дети рождались нормальные и получали в наследство мамонтовые шкуры и каменные топоры именно от тех, кто и сподобился их зачать. Стадо разработало для этого законы и стало обществом. С течением времени и накоплением барахла законы эти все разрастались, пока не включили в себя абсолютно все сферы жизни, даже проезд в общественном транспорте. Но изначальная причина их возникновения — любовь. Секс же, в свою очередь, дает человеку его истинную, природную свободу, ибо подразумевает просто удовольствие, а не рождение детей. Следовательно, он пренебрегает всеми законами, а иногда и открыто аннулирует их.

— А любовь куда — на помойку?

— Зачем так жестоко? Одно другому не мешает. Секс и любовь — это как портрет и человек, с которого этот портрет написан. Любовь — жизнь, секс — искусство.

— А мораль, нравственность?..

— Секс вне этих категорий. Вот разврат, насилие — да, они им подчиняются и ими оцениваются. Секс же свободен. Мораль и нравственность порождены обществом, а секс, как было сказано выше, законами общества пренебрегает.

— Не знаю, Игорь, как отнесется Нелли к твоему мировоззрению…

— Иметь убеждения — это одно, а следовать им — совсем другое. Не всегда на это хватает сил и не всегда это целесообразно, если убеждения личности идут вразрез с убеждениями общества. Надеюсь, Нелли не узнает, что я не только имею, но и следую своим убеждениям. Потерять ее мне было бы очень больно.

— Ну, тогда не следуй своим убеждениям…

— Видишь ли, мой ангел, для меня секс — это форма существования моей личности. К сожалению, я не могу сочинять благозвучные симфонии или поэмы, не могу писать романы-эпопеи или батальные полотна, не способен высекать из гранита циклопические статуи. Мне доступен только один вид искусства — секс. Мне попросту жалко зарыть свой единственный талант.

— А по-моему, Игорь, ты просто боишься бороться с общагой, живешь так, как тебе навязывают ее стереотипы, и лишь находишь себе оправдание в своей теории…

— Мы, наверное, избрали несвоевременный момент для полемики, Отличник, ибо ты несносно желчен сейчас. Да, заявляю я тебе. Отчасти ты прав. Но я не боюсь бороться — я просто не могу. Общага меня сильнее. Как говорит наш общий, весьма опустившийся друг Симаков Иван, против лома нет приема. Но пусть я капитулирую. По моему убеждению, сдаться сильнейшему противнику с достоинством — это уже почти победа.

— А хватит ли у тебя достоинства?

— Пока я верю в то, что тебе изложил, мой друг, у меня его хватит. — Игорь помолчал, раздумывая. — Ну а если я свое достоинство все-таки утрачу, — предположил он, — как ты будешь ко мне относиться?

— Точно так же, — сонно ответил Отличник.

— Почему?

— Знаешь, Игорь, — вздохнув, виновато сказал Отличник, — я лежу уже почти в коматозном состоянии, потому что страшно хочу спать. У меня ни одной связной мысли в голове нет. Даже если я попытаюсь объяснить, я все равно не смогу этого сделать… Ты извини меня, но давай завтра, а?

Низкое небо над общагой вспучилось дряблыми обложными облаками. То усиливаясь, то слабея, сыпал дождь и трещал жестяными карнизами. Блестящие автомобили в лужах обрастали пышными усами, а вслед за ними оставались полосы серой пены. От капель на поверхности луж время от времени выскакивали пузыри, словно бы лужи изумленными рыбьими глазами выглядывали в небо — когда же там все закончится? Общага стойко и терпеливо пережидала непогоду. На балконах, прижимаясь к стенам, торчали молчаливые курильщики. Во всех кухнях что-то деятельно готовилось. Из форточек, закрытых от комаров набухшей дождем марлей, курился пар. В коридорах и холлах на полах блестели дорожки мокрых следов.

Отличник, скучая, слонялся по гостям. В одной комнате он попил кофе, в другой послушал магнитофон, в третьей пару раз остался дураком. Он пришел к Нелли, но у той оказалось заперто. От злости он намазал на палец известку со стены и меловыми, тающими буквами стал выводить на двери «Нелька — дура», когда за спиной услышал цокот каблучков и голос:

— Сам дурак, понял?

Нелли, складывая мокрый зонтик, подставила ему для поцелуя холодную, влажную, шелковистую щеку.

Она провела Отличника в комнату и усадила, а сама включила чайник и начала переодеваться.

— Не смотри на меня! — велела она, поворачиваясь к нему голой спиной, где глубоко отпечатались красные полоски от бретелек лифчика. —

У тебя только бабы на уме! Лучше бы о душе подумал!

— Ты здесь долго будешь жить? — оглядываясь, спросил Отличник.

— Вряд ли. Похоже, я скоро поселюсь по-настоящему.

— Каким образом? — удивился Отличник.

— Не скажу. — Нелли накинула халат и подпоясалась.

— Почему?

— По кочану.

— Из суеверности?

— С чего ты взял, что я суеверна? — фыркнула Нелли.

— Ну, все, кто верит в бога, суеверны…

— Идиот, — констатировала Нелли. — Ты просто глупый, несмышленый ребенок. Ты дурак. Ты сам-то знаешь, что ты дурак? Когда человек верит в бога лишь для того, чтобы найти заступничество, он пытается понравиться богу — то есть выяснить его привычки и следовать им. Вот это и есть суеверность. А я, хоть, конечно, я старая и толстая шлюха, но понравиться ему не хочу.

— А что ты хочешь? — любопытствовал неугомонный Отличник.

— Хочу через него познать истину: как жить?

— И как это получается — познать истину?

— Очень просто. Сперва выясняешь, что собой представляет бог. А потом — чего ему в таком случае от тебя надо. Вот так и живешь.

— А разве это не значит понравиться ему?

— Ну, немного, конечно, и это… Но видишь ли… Когда ищут заступничества, то придумывают бога, способного на него. А уж затем его корректируют, чтобы он подходил для нашего мира. То есть сначала шьют кафтан, затем снимают мерку, затем ушивают. А я хотела сначала разобраться в этом мире, а через это уже и найти то существо, которое все так устроило. То есть я все-таки искала истину, а не заступничество. Если я хочу соответствовать замыслу бога, то есть истине, мне, естественно, легче будет жить, но я ищу все-таки соответствия, а не легкой жизни.

— И что ты нашла?

— Да ничего нового. Бог вкладывает в нас души и отпускает нас в этот мир. Мир создан по его воле, но живет уже по своим законам, от воли бога не зависящим.

— Как это? — не понял Отличник.

— Я же тебе, дураку, объясняла это на примере бога-писателя. Вот представь, что ты сел писать роман про общагу: про меня, про Лельку, про себя… Придумал нас всех, придумал, что мы будем делать, пишешь, погружаешься в души и вдруг обнаруживаешь, что эти люди хоть и родились в твоем воображении, но в принципе равноценны тебе, неисчерпаемы до дна, непознаваемы до конца. Чем яснее ты это понимаешь, тем больше предоставляешь им свободы. И наконец они совершенно свободны от тебя, делают что хотят, а ты лишь записываешь. Если ты талантлив, они, конечно, сделают то, чего тебе от них надо. Но если для тебя это будет их нравственная победа, то не исключено, что для них то же самое окажется нравственной катастрофой. Текст один, а прочтений много. Вот так в жизни сочетается божья воля на каждый поступок человека и в то же время его свобода в любом поступке. Тут главное уже не поступок, а отношение, выбора нет.