Сергей Минаев - Р.А.Б.

Остаток дня я ходил совершенно потерянным, уже всерьез думая о том, что дальше так продолжаться не может. Я успокаивал себя тем, что главное – дотянуть до конца этого чертового года. Еще есть время подумать, решить, как все лучше обустроить. Так, чтобы никого не ранить . Хотя, конечно, я понимал, что чем дальше буду затягивать, тем болезненней это будет для всех.

Обстановка дома стала невыносимой. Света чувствовала: что-то происходит. С одной стороны – она приняла меры: внезапные звонки среди рабочего дня, постоянные подозрения, вопросы «с двойным дном», проверка последних вызовов с моего телефона, цепляния по каждому поводу. С каждым днем среда обитания становилась ко мне все более и более враждебной.

С другой – наши умершие было сексуальные отношения с появлением в моей жизни Ани стали неожиданно оживать. Очевидно, что инициатором этого выхода постели из клинической смерти был не я. К сожалению, я не относился к той категории мужчин, которые с одинаковым успехом спят с женой и любовницей. Чем сильнее меня захватывали чувства к Ане, тем меньше у меня оставалось желания ложиться в постель с другой. В ход шли любые оправдания: усталость, состояние сильного алкогольного опьянения, стресс, проблемы на работе, боли в животе, потянутая на лестнице нога… усталость (это уже было? Тем не менее.)

Не то чтобы Света не интересовала меня как женщина. Я не занимался с ней сексом скорее из моральных соображений. Хотя какая уж тут, к черту, мораль!

День за днем, неделя за неделей, и вот наконец мы дошли до той стадии половой жизни, когда косить приходится уже не от секса, а от разговоров о причинах его отсутствия. Эти разговоры и стали ее сексом.

Самая большая проблема была не в подозрениях и не в постели. Человек, живущий со мной в одной квартире, стал жутко меня раздражать, не давая никаких особых поводов для раздражения. Как говорит по телефону, как она открывает дверцу холодильника, как идет в ванную, как держит вилку, как… как она все еще здесь находится! Честно говоря, последние недели Света вела себя по отношению ко мне гораздо лучше и мягче, чем все предыдущие месяцы. Что раздражало еще больше.

Мой роман развивался молниеносно. Страсть, однажды появившись, подобно ядерной реакции, постоянно требовала повышения градуса чувств. В итоге за каких-то два месяца я сделал для уничтожения своих семейных отношений больше, чем иные пары делают за два года…

Домой я приехал совершенно опустошенным. Принял душ, наплел жене какую-то околесицу про бардак в питерском офисе (по легенде, я был членом инспекционной комиссии из Москвы), нарочито разбросал на кухне факсы с инструкциями по проверке торговых представителей, заботливо присланные мне Загорецким в гостиницу и, сославшись на дикую усталость, завалился спать. Точнее закрыл глаза, отвернулся к стенке и нырнул в собственные переживания, сменившиеся мутным сном.

Субботу я убил перетаскиванием своего тела по маршруту диван-кухня-bis, затяжной поездкой в супермаркет (стоит ли говорить, как теперь я полюбил одиночные шопинги выходного дня – во время которых можно было общаться с Аней по телефону), заездом в автосервис, чтением детектива неизвестного автора, содержание которого моментально вылетало из головы, просмотром всех возможных развлекательных вечерних программ, походом в ночной магазин (я эсэмэску забыл отправить… ну… то есть сигарет купить). Потом мы попытались в десятый раз посмотреть «Русалку» и во время кастинга героинь для рекламного ролика Света уснула. Это была очередная победа советского спорта. Началось воскресенье.

Я невероятным усилием воли заставил себя проспать до часу дня, чтобы потом стремительно пообедать, потратить еще полтора часа на основательные сборы, а ровно в три умчаться на «охоту» (которая в самом деле проводилась в это воскресенье и в которой я и не собирался участвовать). Но для Светы охота оставалась моим любимым развлечением, и на нее нельзя было опаздывать/ребят не уважать. Как обычно, я пообещал вернуться не позже двенадцати ночи (все-таки холодно на улице, окоченеем).

Но в двенадцать у нас с Аней оставалось еще больше половины бутылки шампанского, а это всего полчаса. А в час «села» батарейка моего телефона, и следующие полчаса растянулись до половины третьего, потому что ее глаза были цвета Балтийского моря, а лед в бокалах практически не таял, и по VH1 шел концерт «Muse», а одеяло было настолько невесомым, что после очередного раза мы внезапно уснули.

Потом было ожидание такси, и поцелуи до опухших губ, и признания, признания, признания, от которых и без того безумная голова отказывалась идентифицировать положение тела в пространстве и времени.

Полусонный таксист, одетый в кожаную фуражку, которая казалась ему модным и практичным головным убором, тогда как на самом деле выглядела как часть наряда любителя BDSM, привез меня домой без пяти три. В лифте я поднес руки к лицу и начал судорожно вдыхать. Они все еще пахли ею. Это была любовная токсикомания.

А под утро пошел первый снег. Он был удивительно белый, будто выбросов в атмосферу не существовало. И все пространство перед подъездом моего дома покрылось птичьими, собачьими и кошачьими следами. Люди еще не успели выехать на работу, когда я сидел на кухне и смотрел, как хлопья снега медленно, как в мультфильмах, пролетают мимо моего окна. Утром было очень свежо и хорошо дышалось. Хотелось поехать за город или в любой московский парк. Или побродить по переулкам Замоскворечья. Или просто увидеть ее.

Я выбежал из дома, не позавтракав. Я стоял в пробках, набивая эсэмэски, на которые она не отвечала. Наверное, спала. Или телефон лежал в другом месте. Или она его выключила на ночь. Я пребывал в безмятежном состоянии. Я ехал за солнцем. Оно не пряталось, как обычно, за стеклянными коробками офисных билдингов, не укрывалось грязно-серыми, похожими на скомканные бумажные пакеты тучами, не покрывалось дымкой. Достигнув самой высокой точки над городом, оно так и висело, не уходя. Освещая разверзтые кишки улиц, покрытых смесью графитного снега, бронхиальных сгустков горожан и плохо очищенного бензина. По улицам ходили или ездили жители города Москвы, не вызывая своим внешним видом ровно никакого диссонанса с кашей под ногами. Но даже это не смущало солнце. Оно парило над городом и даже сподобилось согреть крыши домов, торговых центров и автомобилей, как бы намекая на то, что, несмотря на наличие такого дерьма, как население, оно все еще готово поддерживать жизнь на этой планете.

Вот такая лирика витала в моей голове, пока я протискивался в пробке Волгоградского проспекта, глухо стоял на Таганке и бодался с кавказскими таксистами при выезде на набережную. И мое настроение не могли испортить ни дорожные проблемы, грозившие очередным опозданием, ни повышение курса доллара, ни новость о том, что «судмедэксперт в морге вырезал и продавал глаза усопших», которую милосердно сообщило радио. Я вспоминал вчерашний вечер, разговоры о музыке и поцелуи в подъезде, до опухших губ. Я щурился, глядя на солнце, и щелкал переключателем треков в магнитоле, чтобы еще и еще раз послушать, как Джарвис Кокер вкрадчиво нашепчет первые строчки «Bar Italia»: