Валерия Новодворская - Поэты и цари

Петр создавал Преображенский и Семеновский полки как защиту от реакционеров; без него они немедленно превратились то ли в янычар, то ли в преторианцев, то ли в «атаманов-молодцов» из щедринского города Глупова, списанного с ближайшей натуры. А может, это превращение началось уже при Петре, который не пытался в своей жизни отделить тиранических мух от сочных реформаторских котлет: у него Преображенский полк не дистанцировался от пыточного Преображенского приказа.

Любимый петровский флот сгнил в пресных водах Финского залива около Кронштадта, а его буратины устроили форменную вакханалию. Так бывает: начнешь сказку о золотом ключике, а кончишь сказанием о Волшебнике Изумрудного города. Буратино был просто шалопай, а вот «деревянный капрал славной армии Урфина Джюса» – это совсем другой персонаж, даже без песни Нателлы Болтянской. Деревянный капрал – это уже персонаж из тоталитарной действительности, нашей материнской действительности, из которой мы вышли в 1991 году покурить и в которую того и гляди вернемся, потому что сигарета, кажется, кончилась.

Петр напоминал старика Хоттабыча, который по просьбе Вольки ибн Алеши сотворил телефонный аппарат из чистого камня. Аппарат был всем хорош, кроме одного – по нему нельзя было звонить, но видимость наличия связи он создавал.

Главный просчет Петра был в том, что он одел своих рабов в платье свободных людей и приказал им работать и развлекаться так, как это делают свободные люди на Западе, вместо того чтобы их освободить. Более того: в битвах за «Просвещение», в которых, по словам того же Салтыкова-Щедрина, «невежество было разгромлено», в каторжных работах на верфях, на строительстве Европы в лице Санкт-Петербурга, на металлургических заводиках Демидова замаячил будущий ГУЛАГ. Одетые в немецкие кафтаны каторжники оказались прикованы к реформам, как к тачке, железной волей царя. Какая конструкция могла получиться в результате такой «рабьей» деятельности? Кажется, история с попыткой собрать швейную машину, вместо которой все время получается пулеметик, началась не в обозримое нами время, потому что Перестройка-1 в петровских руках выглядела примерно так же: хотим построить Европу, а получается все Беломорканал.

Оставшись без Петра и без казненного им «за реакционность» Алексея (вот она, традиция Дикого поля, когда сын бежит от отца, а отец казнит сына!), петровские буратины, нелепо названные каким-то заблудшим романтиком «птенцы гнезда Петрова», устроились согласно данному им воспитанию. Вместо того чтобы возвести на трон законного наследника, сына Алексея, юного Петра II, они положили начало красивому периоду, ознаменованному у того же Щедрина правлением Ираидки, Амальки, Анельки, а также Дуньки Толстопятой и Матренки-Ноздри. И если считать многие детали летописи Глупова преувеличенными, то по крайней мере поведение щедринских атаманов-молодцов и петровских буратин из «элитных полков» совпадало по многим параметрам. Сначала сбросить с раската какого-нибудь Ивашку, потом утопить в речке (в Неве) Никишку, потом возгласить: «Вот она, наша матушка! Теперь нам, братцы, вина будет вволю!» Наутро плакать, лобызаться и даже просить опохмелиться. А потом – все по новой. Здесь, уж конечно, не до реформ. До Екатерины больше никаких реформ на Руси не будет.

Атаманам-молодцам и их градоначальницам будет не до них. Мы уже с вами обсудили графическую, даже географическую схему петровской перестройки. Петр прорубил окно в Европу и распахнул дверь в Азию. Отдача была соответствующей: меньшинство, носители славянско-скандинавской традиции, будущие «западники», интеллектуальная и духовная элита нации, полезли через окно в Европу, иногда довольно сильно обрезываясь стеклами. Большинство же недоделанных «буратин» потащилось в Азию, поощряемое к тому разными «начальниками Родины» в немецких мундирах и французских кафтанах, но с вполне «домотканым» ордынско-византийским нутром.

Итак, атаманы-молодцы в преображенско-семеновских мундирах на штыках возвели на трон не имевшую на него никаких прав морганатическую жену Петра I Екатерину. За нее был Меншиков, всесильный фаворит, решивший, что именно он должен быть душеприказчиком императора. «Морганатический» брак – это еще термин политкорректный. Екатерина оказалась попросту худородной, хотя и нерусской. Марта Скавронская была военным трофеем, бойкой горожанкой из «ближнего зарубежья», но не дворянкой и даже не дочерью купеческой, а всего-навсего домработницей пастора Глюка. Петр женился на ней потому, что влюбился, и еще потому, что это был доступный ему вид западничества: легкий, «мыльный», необременительный, чисто внешне не схожий с русскими стандартами, но при этом покладистый, подчиненный беспрекословно, не делающий замечаний, послушный, не имеющий своей воли.

Петр хотел иметь ручной Запад в клетке, который можно было бы время от времени в клетку эту запирать, чтобы отдохнуть от «политеса» и дать волю своим ордынским инстинктам, то есть предаться спокойно и в охотку пьянству, разврату и мордобою. Если вспомнить, что реформатор Петр своими руками пытал в застенке (и сына в том числе) и рубил головы на площади, то нам придется «реформатора» рифмовать с «терминатором», и все окончательно запутается.

Некоторые историки считают, что Петр был просто самодуром и «волюнтаристом» и мог бы с той же легкостью прельститься китайскими фонариками и драконами в Чайнатауне, и тогда бы уж он стал насаждать на Руси «китайскую» модель. Я так не думаю. Убогий быт рядового китайца (пара пагод – и все), божественность императора, Великая Китайская стена – это все Петра бы не вдохновило. Византийская традиция абсолютно «не работает» при нем: золоченое статичное прошлое, пышность, величие – все это ему противно и не нужно. Петр был насильником, но скорее разбойником, чем державником. И когда он корежил христианство, создавая Священный синод и заставляя священников доносить на прихожан, он делал это не как идеолог византийства (самодержавие + православие + инквизиция), а как заправский комсомолец-атеист. Только методика была иная. Не сшибать кресты, а использовать их как дубинку. Не сажать священников на кол, а использовать их как тайную полицию.

Конечно, с такими комплексами жениться на иноземной принцессе было нельзя. И так появилась Екатерина I, «Катька». Кстати, тот же феномен у Петра получился с возвышением разночинцев, с его «демократизмом». Алексашка Меншиков, Пашка Ягужинский (на котором вполне оправдалась старинная строфа Роберта Бернса: «Король лакея своего назначит генералом, но он не может никого назначить честным малым») и иже с ними были не столько умны, как бесы, сколько преданны, как псы, и их можно было пнуть, наградить костью, спустить с цепи или посадить на цепь, иногда – «к сердцу прижать», иногда – «к черту послать». С магнатами времен царя Алексея, с такими западниками, как Василий Голицын, гордыми, равными родом, богатыми, ничем царю не обязанными, – подобное поведение не проходило.