Роман Сенчин - Лед под ногами

Оглядывая бойцов, начзаставы остановился на Сане Кукавко.

– Ефрейтор Кукавко, – произнес с гневным изумлением.

– Йя!

– Где ваша медаль?

С полгода назад, будучи часовым, Саня увидел в небе маленький спортивный самолет. Конечно, доложил дежурному на пульте, дежурный на пульте – дежурному офицеру, а тот – в штаб отряда. Оттуда тоже, наверное, куда-то там доложили. В итоге Сане вручили не какой-нибудь алюминиевый значок или часы, а самую настоящую медаль – “За отличие в охране государственной границы СССР” – в бархатной коробочке и с удостоверением, подписанным председателем Верховного Совета. Такой медали ни у одного офицера на их заставе не было. Обмывали с шутками: “Побольше бы таких нарушителей”, – потом фоткались, цепляя ее по очереди на свои парадки.

– В тумбочке лежит, товарищ капитан, – тревожно ответил Кукавко.

– Не дело награду держать в тумбочке. Даю минуту, чтобы надеть и встать в строй.

Саня убежал исполнять почетное приказание, а начзаставы продолжил ощупывать взглядом личный состав. Чащин спрятался за спину Макара, уставился в неокантованный, клочковато заросший затылок с двумя торчащими по бокам ушами… Команды “вольно” все не было. Видимо, начзаставы хотел придать внезапному построению особую торжественность и значение.

Но, будто издеваясь над армейским порядком и священной тишиной, на одном из ближайших к плацу деревьев на все лады заливалась какая-то птичка.

– Тью-тью-тью! Ю-у, ю-у… Тью-тью-тью! Ю-у, ю-у…

Вернулся Кукавко с медалью на груди.

– Команду “смирно” никто не отменял! – вдруг рявкнул начзаставы.

Бойцы напрягли ноги, задрали подбородки, выпятили грудь. Снова пауза, длинная и напряженная, а потом:

– Здравия желаю, товарищи солдаты!

– Здравия… желаем… товарищ… капитан! – выплеснул волнами строй.

– Воль-льно. – Еще пауза; начзаставы поправил ремень. – Сегодня средства массовой информации нашей страны сообщили, что президент

Советского Союза Горбачев по состоянию здоровья больше не может руководить государством. Вся полнота власти переходит к Комитету по чрезвычайному положению. В него вошло все руководство: наш непосредственный начальник – председатель Комитета государственной безопасности Крючков Владимир Алексеевич, министр обороны, председатель Верховного Совета, председатель Совета министров.

Повторяю: все руководство страны. – Начзаставы выдохнул и продолжил зычно, как на митинге: – И в этот судьбоносный для нашей Родины день, товарищи бойцы, я от имени руководителей государства требовательно прошу вас сохранять спокойствие, не терять бдительность в деле охраны государственной границы! Помнить слова присяги! Именно сейчас возможны любые провокации, беспорядки, попытки дестабилизации. И тому подобные действия. Армия, и в первую очередь мы, пограничники, не имеем права ввязываться в политическую борьбу. Наша задача – охранять рубежи Родины! – Лицо капитана покраснело, брови угрожающе сдвинулись. – Приказом командующего

Северо-Западным округом вводится усиленная охрана границы. За небрежность, нарушения приказов виновные будут нести строгую ответственность, вплоть до военного трибунала. Курорт кончился! Пора наводить порядок. – Речь стала терять видимость непредвзятости. -

Страна наша катилась к анархии, всяческая шелупонь задрала голову. И вовремя нашлись люди, решившие все это вымести. Остановить распад государства! – Начзаставы увидел Чащина, зло улыбнулся: – Что, рядовой Чащин, расстроился? Ничего-о, мы тебя перевоспитаем.

Вылечим. Ты ведь у нас не комсомолец? Нет?

– Нет…

– Не слышу.

– Никак нет, – громче пробурчал Чащин.

– Так, завтра после утренней поверки жду заявления о вступлении.

Ясно? И, – начзаставы пробежал взглядом по строю, – это касается других внесоюзных. Терентьев, Малых… Кто еще?

– Салин, – подсказал замполит.

– Неужели? Так хорошо служит и не комсомолец? Чтоб завтра заявления лежали у меня на столе. Всем ясно?.. Расслабухи теперь не будет.

Хватит! Дорасслаблялись.

Но именно в тот день расслабуха и началась. После построения офицеры скрылись в канцелярии; Ленинская комната, где стоял телевизор, была заперта на ключ. Свободные от нарядов торчали в летней курилке – под навесиком в углу заставского двора, – обсуждали последствия случившегося. В основном прогнозы были мрачные – усиленная охрана границы всегда сулила неприятности: у очередников накрывались отпуска, нарядов становилось больше, и восемь положенных на отдых часов растягивались на целые сутки – спали урывками. Но те усиленки вводились на короткое время – государственные праздники, выборы, партийные съезды, побег заключенного, а в этот раз… Да, дембель откатывался куда-то в неопределимую даль.

Один из тех, для кого скорое увольнение со службы грозило стать отдаленным, Леха Балтин, грустно наборматывал веселую вообще-то песню. Подыгрывал себе на единственной, без второй струны, растрескавшейся гитаре.

Уезжают в родные края

Молодцы-погранцы, дембеля,

И куда ни взгляни в эти зимние дни,

Всюду пьяные ходят они-и…

– Э, – оборвал Чащин, – не трави душу. Дай мне.

Леха вздохнул, протянул гитару. И, не проверяя, как она настроена,

Чащин тут же забряцал простенькую, колючую мелодию, хрипловато запел:

Они не знают, что такое боль,

Они не знают, что такое смерть,

Они не знают, что такое страх -

Стоять одному среди червивых стен.

Майор передушит всех подряд – он идет,

Он гремит сапогами, но упал – гололед!

А мы лед под ногами майора.

Мы лед под ногами майора!

В девять вечера набились в Ленинскую комнату смотреть программу

“Время”. Мероприятие это было обязательным, и офицеры не решились отменить его сегодня, наоборот – расселись у самого телевизора, положив ногу на ногу. Голенища хромовых сапог ослепительно блестели.

Лица суровые и одновременно довольные.

Диктор в очках повторял те же самые обращения и постановления, какие

Чащин слышал утром. Потом показывали, как по Москве идут танки, чтоб взять под защиту государственные учреждения, какой-то генерал с лицом боксера коротко объяснил, что пора навести порядок… И неожиданно на экране появился Ельцин. Стоял на танке с листами исписанной бумаги в руках, окруженный то ли соратниками, то ли телохранителями, и громко, отрывисто читал:

– В ночь с восемнадцатого на девятнадцатое августа отстранен от власти законно избранный президент страны. Какими бы причинами ни оправдывалось это отстранение, мы имеем дело с правым, реакционным, антиконституционным переворотом…

Чащин почувствовал, что грудь расправилась, как надутый горячим воздухом шар, и тут же сжалась в жгучий ком, у глаз появились слезы.