Роман Сенчин - Лед под ногами

Прапор выдал двенадцатилитровое ведро и веревку, указал место, куда таскать – болотистый овражек метрах в двухстах от заставы.

– А рукавицы дайте, – попросил Чащин.

– Ничего, без них веселее. – Прапор сел поодаль, на врытую в землю покрышку для физических занятий, закурил. – Приступай, не стесняйся.

Было раннее утро понедельника, кончался август. Чуть больше месяца оставалось до приказа об увольнении – до дембеля. В каптерке у

Чащина стоял наготове дипломат с кое-какими вещами, на плечиках висела пусть не забацанная – без аксельбантов, вставок в погоны, ручной работы шеврона, без кованых крабиков на петлицах, – но чистая и отглаженная парадка…

Спускал ведро в отверстие, зачерпывал желтовато-коричневую, с черными клочьями раскисших газетных обрывков жижу, поднимал и, икнув от отвращения, обнимал склизкую дужку ведра пальцами… Если ведро было не совсем полным, прапор возвращал, заставлял зачерпывать по новой – “не скупись”. А потом, когда Чащин тащил ведро, бросал пожелания-приказы:

– Не расплескивай. Аккуратненько.

Поначалу запах был терпимый – Чащин работал с верхним, свежим слоем,

– потом началась синева. Вроде бы и не особо вонюче, но так, что в животе сжималось и посылало вверх рвотные спазмы. Хорошо, что желудок был пустой…

– Товарищ прапорщик, – Чащин не выдержал, – разрешите за противогазом сбегать.

– Слушай, боец, может, тебе женщину в целлофане?

– Ясно…

Еще ведро, минут десять, изо всех сил не спеша, до овражка… А если исчезнуть? Уйти по лесу куда-нибудь, забиться в одном из многочисленных ДОСов? Свернуться на сухом полу, уснуть. Пускай ищут… А что потом?.. Осторожно, чтоб не обрызгаться, Чащин выливал жижу и брел обратно. Минут пять отдыха.

– Разрешите перекурить?

– Дочистишь – перекуришь, – с издевательским великодушием отозвался прапор. – Перед свинарником.

Но до свинарника не дошло. Даже сортиром не успели по-настоящему загнобить. Часа через полтора на крыльцо выскочил дежурный – сержант

Саня Гурьянов, – необычно для себя заполошно крикнул:

– Товарищ прапорщик, срочно в канцелярию! Очень срочно!

Прапор поднялся:

– Продолжай. И без перекуров! – Пошел и тут же остановился. – Что нужно ответить?

– Есть.

Конечно, как только он скрылся, Чащин забежал за сортир, вытер о траву руки, вытряхнул из мятой пачки “памирину”. Несколько раз затянулся, с удовольствием выдохнул едкий, серый дым изо рта и ноздрей. Прокашлялся. Выглянул из-за угла – прапор не появлялся. Еще покурил. Затушил чинарик, сунул за отворот камуфлированной шапочки-пидорки. Вошел внутрь сортира, зачерпнул очередное ведро.

Поставил рядом с отверстием. Снова посмотрел на дверь заставы.

Пусто. Подождал, потом отнес ведро, вылил в овражек. Вернулся.

Прапора не было.

Почувствовав тревогу, Чащин медленно, осторожно стал приближаться к крыльцу. Он был почти уверен – сейчас в канцелярии решают что-то насчет него. Неужели на губу? Вполне могли сообщить в гарнизон о его залете – стукануть-то есть кому… Приоткрыл дверь, сунулся в дежурное помещение. Что-то строго бубнило радио…

– Гурыч, – позвал Чащин, – прапор где?

Дежурный поднял на него глаза, сморщился, словно отвлекли от важного дела какой-то мелочью, махнул рукой, зашептал:

– Иди в баню, послушай. Я транслятор включу.

– Что слушать? Где прапор?

– Иди, говорю!..

В предбаннике на подоконнике стояла колонка, из которой во время помывки звучала музыка, иногда прерывающаяся взвоем сирены – значит,

“система” сработала, надо одеваться и бежать за автоматом… Сейчас же вместо музыки и сирены – голос диктора. Не спуская глаз с крыльца заставы, стоя на пороге, Чащин слушал.

– …Воспользовавшись предоставленными свободами, попирая только что появившиеся ростки демократии, возникли экстремистские силы, взявшие курс на ликвидацию Советского Союза, развал государства и захват власти любой ценой…

За последние годы он много чего видел и слышал, с удовольствием наблюдал по телевизору за словесными баталиями на съездах народных депутатов, на партийной конференции, привык ухмыляться многочисленным заявлениям, но сейчас было что-то особенное, что-то из ряда вон.

– В целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, межнациональной и гражданской конфронтации, – чеканил фразы диктор, – хаоса и анархии вводится чрезвычайное положение в отдельных местностях СССР, а для управления страной образуется

Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР – ГКЧП СССР.

Стало жутко, тело стянул, съежил страх. Более острый, чем вчера, когда, вернувшись пьяноватым, отдохнувшим, умиротворенным, увидел на крыльце выстроившихся офицеров, их злобно-кровожадные рожи… Но вместе со страхом, каким-то обрывом внутри плеснулся и азарт любопытства.

– …Приостановить деятельность политических партий, общественных организаций и массовых движений, препятствующих нормализации обстановки. Временно ограничить перечень выпускаемых центральных, московских и областных общественно-политических изданий следующими газетами: “Труд”, “Рабочая трибуна”, “Известия”, “Правда”, “Красная

Звезда”, “Советская Россия”…

С каждым словом на Чащина все сильнее наползало что-то уродливое, тупое, как газета “Советская Россия”, которую даже офицеры, не раскрывая, передавали личному составу для подтирания.

В двенадцать весь немногочисленный личный состав построили на плацу.

Гурыч, как в праздник, поднял на флагштоке вылинявший до розовости красный флаг. Погода была отличная – тепло, но не жарко (солнце за дымкой), сухо; вкусно пахло вызревшими травами, начавшими опадать и преть березовыми листьями… Многие из парней ничего о случившемся в

Москве не знали и сейчас пытались друг друга расспрашивать.

– У Горбачева инфаркт или что-то там… Янаев теперь президент.

– Какой Янаев?

– Ну, который вице-президент.

– Ой, твою мать!.. А министр обороны?

– При чем здесь министр обороны?! Мы лично президенту подчиняемся.

– Че?

– Дебил ты, Терентий. Второй год служишь…

Чащин стоял на своем месте, за широкоплечим Макаром, и улыбался. В отличие от других он был в курсе, успел оценить, решить, как будет себя вести.

Гурыч набрал в легкие воздуха и скомандовал:

– Застава! Станвись… р-равняйсь… смир-рна-а! – И ушел докладывать.

Через пару минут напряженной тишины и бездвижности появились начзаставы и остальные. Одеты были не в повседневные скучные камуфляжи, а в полевую форму офицеров Пограничных войск КГБ СССР.

Стянутые ремнями и портупеями, с наградными колодками на груди; над правой ягодицей у каждого – кобура. Лица торжественные, движения четкие. Почти по-строевому спустились на плац, расположились согласно порядку: начзаставы по центру, замполит справа, на шаг сзади, зампобою – слева. Прапор метрах в двух от зампобою, напротив хозотделения…