Борис Карлов - Плагиат (Исповедь ненормального)

Ошибочно приняв последнюю фразу за метафору, я надолго задумался.

— Дзен-буддизм?

— Куда? — не понял Зюскевич.

— Вернуться и выбрать правильную дорогу. Дзен-буддизм?

— При чём тут дзен-буддизм. Скорее, научная фантастика. Машина времени.

— Машина времени?

— Ты в каком возрасте всю эту… трехомудию читал?

— Что?

— Всемирную библиотеку.

— В четырнадцать… в пятнадцать.

— А кем ты хотел быть? В смысле профессии?

— Это… продавать мороженое. Нет, тогда уже космонавтом, то есть, моряком загранплаванья. Чтобы привозить жевачку и джинсы.

— Стало быть, в четырнадцать ты ещё был здоров.

— Так.

— Что мы делаем, — Зюскевич вынул ручку, попытался что-то смело изобразить на салфетке, но сразу порвал бумагу. — Короче. Засылаем тебя машиной времени туда. И ты — не читаешь.

— Что?..

— Не читаешь книг. Тебе четырнадцать лет. Максимум — листаешь порножурналы. Активно занимаешься онанизмом и каким-нибудь лёгким спортом на свежем воздухе. Чтобы не сублимировалось. Чтобы вообще не было потугов к творчеству. Не напрягаешься с учёбой в школе. Поступаешь в мореходку или идёшь на завод фрезеровщиком.

— Отличная идея. Я согласен.

Мы встали и обменялись рукопожатием.

Оркестр сделал паузу, появились Гусев и Берёзкина. В движениях Гусева и на его физиономии появилась важность — признак того, что он добрал до своей средней дозы. Кира раскраснелась и вспотела. Она не теряет надежды встретить своего Билла Гейтса и танцует со всеми незнакомыми мужчинами. Мы трое за столом в неё влюблены. Гусев совсем немного, шутя, физиологически; я — почти платонически, по-рыцарски, без притязаний. Зюскевич готов отдать жизнь.

— Что случилось? — поинтересовалась Берёзкина, имея в виду рукопожатие.

— Я завязал…

— Что!

— Не пить. Это… с этим, с литературой, графоманией.

Кира смотрела на меня и соображала. Группу поддержки представлял Зюскевич, и она решила не напрягаться.

— Бедняжка. У тебя в жизни останется одна работа. Нужно подобрать тебе какое-нибудь хобби. Какой-нибудь лёгкий спорт на свежем воздухе… Да-да, как раз сегодня я слышала по радио: городошный клуб где-то в ЦПКиО. Такие бодрые пожилые дядечки в пуловерах, слегка подшофе.

— Я ещё не пожилой.

— Тогда — всё впереди! У тебя есть какая-нибудь большая мечта? А, Телегин?

— Есть. Есть мечта. Слишком большая.

— Насколько большая?

— Для начала пятьдесят… лучше семьдесят тысяч.

— Выбраться из коммуналки?

— Какая же это мечта. Тьфу.

— Тогда что? Новенький педальный автомобильчик?

— Детский лепет.

— Так что же?

— Газету.

— Ага!

— Свою.

— Свою газету! — обрадовался Зюскевич.

— У газеты должен быть олигарх… — сказал Гусев. — То есть, наоборот.

— Не такую! — замахал я пальцем перед его носом. — Телепрограммку. Хорошую. Нового типа.

Кира притянула к себе мою голову и звучно поцеловала её в губы.

— Умница. Я бы тебе дала, честное слово.

— А сколько есть? — спросил Гусев.

— Ничего нет. Я живу на проценты.

— А в агентстве сколько платят? — настаивал Гусев.

То время, когда Берёзкина действительно могла быть супермоделью мирового класса, пришлось на 80-е. Теперь она снималась для раздела женщин бальзаковского возраста. В 90-х она могла бы сделать карьеру, иметь своё агентство стать богатой, властной и самостоятельной. Но она поленилась и в очередной раз поставила на удачное замужество.

Заиграл оркестр, Гусев опрометью бросился на сцену.

Официант принёс бутылку дорогого вина и, наклонившись, что-то нашептал Берёзкиной. Она оглянулась. В другом конце зала приподнял ладонь мужчина лет пятидесяти. Даже с этого расстояния было видно, что рука у него сильно волосатая, а часы золотые.

— Ого… — произнесла Кира, сделавшись серьёзной. — Вот это встреча…

— Ты его знаешь? — спросил я Зюскевича.

Тот отрицательно помотал головой.

Мужчина оскалился улыбкой, поднялся и приблизился. Он оказался широкоплечим и приземистым, с необычайно длинными, большими и, по-видимому, сильными руками. Всё на нём было очень дорогое. Кира подала ему руку, и они вышли на медленный танец. Дама оказалась едва ли не на голову выше своего кавалера.

Мы долго и уныло смотрели. Официант принёс винные фужеры и откупорил подаренную бутылку, мы выпили.

— Как она может танцевать с этим орангутангом, — злобно проговорил Зюскевич.

— Расслабься, она ему не рада. Беда в том, что женщины покупаются и продаются. Проститутки делают это явно, остальные хитро.

— А что если я сам хочу её купить. Я смогу перебить любую цену. Пусть только подождёт.

— Она больше не будет ждать.

— Чего она хочет?

— Ей нужны серьёзные отношения с каким-нибудь серьёзным типом.

— Я на пороге открытия, которое всё перевернёт.

— Я тоже, — сказал я и хлопнул шампанским, извлечённым из «серебряного» ведёрка, лёд в котором давно растаял. — Знаешь, сколько ей лет?

— Конечно. Я ей муж. Бывший…

— А сколько тебе?

— Я тоже могу постареть.

— Скажи уж лучше — повзрослеть.

— Я могу.

— Пластическая операция?

— Нет. Естественным образом. Постарею и вернусь в тот же миг.

— Пока будешь стареть, поумнеешь.

— Нет.

— Дело даже не в этом. Ей нужен другой тип мужчины.

— Я могу предложить ей большее, — упрямо твердил Зюскевич.

— Если у тебя есть машина времени, — приблизился я к нему и понизил голос, — она твоя. Будет просить, плакать и унижаться.

— Ты думакшь?.. Но она и так молодая. Она выглядит на двадцать восемь.

— Знаешь, как говорят у них в модельном бизнесе? Если женщина выглядит на двадцать, поставьте рядом с ней двадцатилетнюю.

— Ерунда, они там все как пауки в банке…

В перерыве пришёл Гусев, а Берёзкина подсела к орангутангу в другой конец зала. Мы не имели понятия, кто он, но мы его ненавидели.

Потом она приблизилась и сказала ледяным тоном:

— Мальчики, держитесь за стулья. Обстоятельства резко изменились. Сейчас я уйду. И никаких истерик!

Мне показалось, это слишком. Она могла поступить так со мной и с Гусевым. Но не с Зюскевичем, которого обнадёжила и которого, возможно, по своей женской глупости, недооценивает.

— Это твой самый подлый и глупый поступок с тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, — мстительно сказал я.

— Что?..

Я отвернулся.

Кира сверкнула глазами на Зюскевича, но он тоже отвернулся.

Через пару минут нам принесли записку из гардероба:

Продолжайте без меня, расходы оплачены.

Орангутанг оплатил все наши мыслимые расходы и чаевые.

В следующем перерыве Гусев сходил к метрдотелю и всё разнюхал. Похитителем оказался всемирно известный доктор Борг. Пластический хирург, генетик и что-то ещё и ещё — зловещий карл с тянущейся за ним бородой из званий, степеней и заслуг перед отечеством. Я не удивился, потому что злодеям, по законам кино, положено быть пластическими хирургами. Патологоанатомы, к примеру, все как один душки и симпатяги.