Алексей Колышевский - Фендер-Бендер

За «проездом», за тополями, притаилась железная дорога, о существовании которой он никогда не вспоминал, а сейчас с удивлением услышал присвист тепловоза, мягкое постукивание колесных пар, подумал о прожитом дне, выделив его из череды предшественников за то, что день подарил ему строчку и – ну разумеется, как он мог позабыть! – его листки с портетами людей из пивной. И спустя минуту он уже сидел, разложив перед собой свои записи, радуясь, что он так подробно, так по-свойски, с одному ему понятными сокращениями описал и толстяка, и брюнетку, и пару молодоженов, отмечавших покупку новой кровати, и каких-то строителей, тяжело, словно кувалдой, забивающих сваи матерных слов в частые промежутки своей речи. Перечитав все, он еще некоторое время оставался неподвижен, размышляя и прислушиваясь к чему-то новому внутри себя. Строчка продолжала властвовать над ним, разрастаясь и принимая форму, готовясь явить свой подлинный смысл, который был ему приятен, и он ждал его, с нетерпением желая сорвать покров с этого нового самого себя, скрытого пока под пеленой. Одна страница оказалась пустой, и он вывел вверху: «Пивная», затем чуть помедлил и, переведя дух, подписал под названием: «Рассказ».

Для «Пивной» ему понадобилось не то десять, не то двенадцать страниц. Маленький серый автомобиль корчился от счастья в руках знакомого автослесаря, и утром, по дороге на работу, он, стоя в троллейбусе, читал написанное за ночь. Ехать ему было до конечной остановки, и в середине пути освободилось одно место, прямо перед ним, и он сел. Попутчик его, отчаявшись смотреть в окно, сперва скуки ради, а потом с нарастающим интересом стал заглядывать в читаемое соседом и, разбирая почерк, щурясь и шевеля губами, дошел до какого-то особенно смешного места, не выдержал и громко расхохотался. Он отвлекся от чтения и с вопросом поглядел на своего довольного попутчика, а тот, продолжая хихикать, спросил, что такое он читает. «Да так, один приятель написал и дал вот, чтобы я оценил». – «Так скажи своему приятелю, что он талант. Смешно прямо до слез, настроение с утра поднял», – и довольный попутчик теперь уже не украдкой, а на совершенно законных основаниях дочитал рассказ до конца и еще несколько раз громко похвалил его.

Придя в свою контору, он, окрыленный похвалой случайного человека, составил портреты на своих сослуживцев, дома, под редкие звуки ночной железной дороги, написал еще один рассказ и с тех пор почти каждый день стал делать это, возведя свое увлечение в привычку и даже в ритуал.

Он не был совсем нелюдимым, и к нему ходили гости, а он развлекал их своими рассказами; однажды кто-то попросил разрешения взять рукопись с собою, чтобы почитать друзьям, и он, конечно, разрешил. Где-то, когда-то, среди читателей порядком потрепанных страниц оказался редактор крупного издательства, и они встретились, а встретившись, он получил предложение попытать счастья в этом новом необычном для него деле и, будучи на тот момент в очередной раз безработным, с легкостью согласился. Редактору не нужны были рассказы, ему был нужен роман. «Роман лучше продается», – объяснил редактор, и он засел за роман и написал его, взяв за основу собственную жизнь, как это почти всегда бывает в первой книге. Роман оказался удачным, хоть и критиковал его невесть по какому случаю озлобившийся вдруг на него толстяк лет пятидесяти, занимающий некий высокий пост в этом же издательстве. Это сейчас, когда счет романов пошел на второй десяток, он понял, что у толстяка, разумеется, у самого были писательские амбиции, которые он по неведомым причинам так и не реализовал, вот и ярился он, видя в молодом писателе конкурента, хоть, конечно же, понимал, что совершенно не прав.

Пройдя крещение первой книгой, он принялся за вторую, а затем и за третью. И если первая и вторая вышли легкими и даже имели определенный успех, то на третьей он расслабился, решив, что поймал Бога за бороду и теперь успех его книжек обеспечен лишь его именем, впечатанным в переплет обложки. Хитрый Бог, чья борода оставалась в полной целости, в два счета указал ему его место, и третью книгу единогласно отвергли, причем толстяк, конечно, триумфаторствовал. Он многозначительно выпячивал нижнюю губу и рассуждал о закономерности такого исхода, поспешив похоронить «автора двух книг» под толстой плитой собственных мизантропских вожделений.

Вопреки толстяку, вопреки всему, что пришлось пережить после этого краха, он собрался и начал новый роман, и его приняли, напечатали, о нем стали говорить, но с тех пор каждый раз, сдавая новую рукопись, он страшно переживал и не находил себе места, навсегда запомнив то чувство опустошения, которое испытал после фиаско с третьим своим романом. Кто сказал, что писательский труд легок? Так могут утверждать лишь глупцы, находящие особенную сладость в глумлении над чужими книгами. Такого народа всегда было достаточно, и забавно видеть, как какой-нибудь вечный студент, выступающий против жизни в весе пера и вечно получающий от нее тумаки да затрещины, со значением дребезжит что-то похабненькое в адрес непонятого им по причине скудоумия романа.

Вот и сейчас, перевернувшись на левый, запретный бок, он внезапно пожалел себя. Пожалел, что так и не научился быть толстокожим и не волноваться, принимая сюрпризы судьбы с элегантной рассеянностью, так, словно к нему это вовсе и не относится. Пожалел, что спит один, не ощущая затылком лукового дыхания супруги и сонных вскриков собственых чад сквозь тонкую перегородку соседней спальни. Пожалел, что предпочел надежному и простому конторскому столу кухонный, с часто кипящим чайником и засахаренным мармеладом в вазочке. Доведя себя до полного отчаяния, зажег свет и, собрав с пола разбросанные листки копии нового романа, стал беспорядочно читать его, изредка кривясь от осознания того, что сейчас он, наверное, мог бы переписать вот это или это предложение, улучшив его. Но поздно, такую же копию держит сейчас в руках редактор и завтра приговор. Да или нет? Получилось или…

Дав себе слово в случае провала прекратить писать вовсе и наняться таксистом, он уснул и проспал до обеденного времени и, возможно, спал бы еще дольше, но телефонная трель заставила его проснуться и ощутить, как тревожно забилось сердце, когда услышал он, что звонит его редактор, его судия, готовый огласить свое решение и, стукнув молотком по кафедре, утвердить приговор, придав ему полную силу.

– Замечательно, старик! Великолепно! Я зачитался и не смог оторваться, покуда все не прочел!

Пробормотав в трубку какие-то слова благодарности, он вышел на кухню, зацепившись ногой за сушку с развешанным бельем, но не выругался, а со счастливым лицом сел за свой столик, включил чайник, вытащил из вазочки кусочек засахаренного мармелада и, придвинув к себе чистую страницу, написал первое предложение. Поглядел в окно. Услышал шедший с перестуком поезд. «Иркутский», – подумал он и улыбнулся. Жизнь продолжалась.