Ирина Муравьева - Дневник Натальи

Что он ищет на моем столе? Может быть, ее фотографии или какие-нибудь документы? Да, скорее всего, именно так. Ему нужно разослать ее фотографии по всему свету, по всем своим агентствам. Наверное, у него агентства в разных местах, и он хочет понять, где ему за нее больше дадут. У меня паника в душе, голая постоянная паника. Дышать нечем.

Надо дозвониться Феликсу и сообщить ему. Он должен знать, она — его единственная дочь, он ее любит. Не мог же он перестать заботиться о ней только потому, что у него появилась какая-то сучка!

Скорее бы прошла ночь. Завтра утром я буду звонить Феликсу в мастерскую.

2 июня. На удивление быстро дозвонилась. У него был кроткий голос, вежливый, словно я не жена его, а добрая знакомая или соседка по этажу.

— Как дела? — спросил он.

— Феликс, — сказала я, стараясь быть очень спокойной. — Нюра в беде. Я должна тебе все рассказать.

— Нюра? — удивился он. — Я вчера видел ее, она ни на что не жаловалась.

— Ты что! — закричала я. — Ты думаешь, я сочиняю? Или мне нужен предлог, чтобы с тобой встретиться?

— Успокойся, — кротко сказал он. — Давай встретимся и поговорим. Зайди в мастерскую.

Испытание: зайти в мастерскую! От нашего дома до мастерской — два шага пешком. Но тяжело мне это так, как будто он сказал: «Зайди в морг». Плохо, ужасно. Вся моя жизнь была связана с этой мастерской. Я пошла.

Взяла Тролля, с ним мне легче. Пахнет сиренью. Вся Москва полна сиренью, лето наступило, а я сижу в городе! Но сейчас мне нельзя уезжать. Я должна быть рядом со своей непутевой дочерью.

Странно путаются мысли… От голода, что ли? Я боюсь — из-за Тролля, конечно, — проесть последние деньги и поэтому экономлю: ем по чуть-чуть. Да и не хочется уже, отвыкла.

Феликс открыл мне дверь. В прихожей темно, как всегда. Лампочка, как всегда, перегорела. Мне показалось, что он похудел.

— Проходи, Наташа, — сказал он. (Ну точно как соседке по этажу!)

Я вошла в комнату, где раньше было много моих изображений: фотографии c Нюрой и без, мой портрет, написанный одним из его приятелей в качестве дипломной работы, другой мой портрет карандашом, выполненный самим Феликсом, чьи-то шаржи на всех нас: меня, Феликса, Нюру…

Ничего не осталось. Он все убрал. Кроме детской фотографии Нюры, ничто не напоминает о том, что мы прожили вместе двадцать шесть лет.

— Наташа, — сказал он, пока я озиралась, — что у тебя с деньгами?

Ну, это по-королевски! Ни слова об уходе, зато подчеркнул, что он не подонок: бросить — бросил, но не на голодную смерть, что вы…

Я кивнула на Тролля:

— Раз он сыт, значит, в порядке.

— Нет, — сказал он, — я понимаю, что оставил тебе ерунду. В конце месяца получу некую сумму и тогда дам, сколько смогу. А пока вот…

И он вытащил из кармана конверт. Опять конверт! Как на почте!

Мне показалось, что внутри у меня, там, где сердце, налился огромный волдырь.

Феликс протянул мне деньги. Я хотела сказать ему что-то откровенно нелепое, вроде «благодарствуйте» или «как это мило с вашей стороны», но у меня задрожал подбородок, и я ничего не сказала.

Он откашлялся, избегая моего взгляда.

— Так что с Нюрой? — сказал он.

— Она попала в ужасную компанию, — ответила я. — С тех пор, как ты ушел, у нас в доме поселился мафиозник.

— Ян? Ну, это мне известно, — сказал Феликс.

Я ждала чего угодно, только не этого! Ему известно! Они все заодно! Значит, я не ошиблась: это заговор против меня.

Может быть, Феликс даже специально ушел из дому, чтобы не присутствовать при том, как этот козел в черной майке начнет сживать меня со свету?

— Так что с Нюрой? — повторил он.

Меня тошнило от страха и больше всего хотелось убежать из этой комнаты, никогда не видеть его больше, спрятаться ото всех, спрятать от них свою собаку!

Но я сдержалась. Теперь надо было разыграть дурочку.

— Ты не хуже меня понимаешь, в каком мире мы живем, — холодно сказала я. — И в какое время.

— Знаю, — раздраженно ответил он. — Можешь конкретнее?

— Люди, которые приходят в гости к нашей дочери, — еще холоднее сказала я, — не соответствуют ее интеллектуальному и культурному уровню.

Он дико посмотрел на меня.

— Я бы хотела, чтобы она нашла себе других друзей и перестала бы валяться со всякой шпаной.

— Что значит «валяться»? — пробормотал он. — Они жениться собираются.

— Неужели? — захохотала я. — Это кто тебе сообщил? Ян?

— Наташа! — перебил меня Феликс. — Ты сгущаешь краски. Никакой катастрофы пока — я подчеркиваю: пока! — не происходит. Тебе надо присмотреться к этому парню. Привыкнуть. Может быть, он и не так плох…

— Ну, знаешь! — Я продолжала хохотать. — Ну, знаешь! Ты, значит, дожив до благородных седин, сам начал валяться (что это слово прицепилось ко мне, не понимаю, само выскакивает!), ты, значит, начал валяться с какой-то… — Я остановилась, подыскивая эпитет…

— Хватит, — сказал он ледяным тоном. — Все. Мы расстались. Я не хочу ничего слушать. У меня нормальные отношения с дочерью, ясно тебе? Ты всегда нам мешала! Ты всегда хотела перетянуть ее на свою сторону!

— А ты выгони меня! — прошептала я и близко подошла к нему (о Господи! Двадцать шесть лет!). — А ты спусти меня с лестницы! Зачем со мной церемониться!

Он схватился за остатки своих седых волос, и я вдруг увидела, как он постарел, какая у него морщинистая шея и старые уши!

— Наташа, — сказал он громко, как глухой. — Я не знаю, чего ты требуешь от меня. Вернуться я не могу. Постарайся справиться со своей жизнью сама. Я много лет брал на себя все, что мог. Это время кончилось, ты не девочка.

Домой я возвращалась по Никитскому. Мне казалось, что даже земля пахнет сиренью, даже скамейки!

Когда моя Нюра была маленькой, мы гуляли с ней на этом бульваре. Вон там, на детской площадке…

Кто такой сиамец?

6 июня. Ночью я ворочалась без сна, все прикидывала: что же делать? Поняла, что делать нечего. Мир распадается. Вот я смотрю на людей: разве они нормальные? Да нисколько! Помню, несколько дней назад мы с Троллем вышли на Тверскую. И тут же все загрохотало, почернело, засверкало. Ливень обрушился, как стена. Мы спрятались под козырек дома, а мимо по улице бежали люди, перепрыгивая через потоки. Мне показалось, что, прежде чем Тверская опустела и целиком перешла во власть урагана, по ней — с визгами, криками — пронеслось несколько тысяч человек.

Больше всего оказалось проституток. Они высыпали, как горошины, и покатились, сверкая ногами. Голые женщины, ярко накрашенные, с облепившими их длинными волосами, бегущие по воде в поисках пристанища! Библейская картина. Грешницы, спасающиеся от гнева Господня. А потом я увидела, как в двух шагах от нас, из двери ресторана, куда официанты торопливо затаскивали столики с улицы, появился Молох — огромный, заросший густой черной шерстью. Рубашка его была расстегнута, и через всю грудь сверкала тяжелая золотая цепь с массивным кулоном. Молох подставил под грозу жирное тело, раскинул руки, закинул голову и захохотал, зарычал!