Василий Аксенов - Класс Америка

Каждый год осенью, в сентябре,
Передо мной новое скопление лиц:
Обязательная ветеранка, волосы в серебре,
И десятка три юнцов и юниц.
«Современный роман: упругость жанра»,
Так мы называем наш академический курс.
Молодой романист предвкушает мажорно
Поцелуй вдохновенья и тщеславья укус.
Сереброволосая баронесса Соня
В классе, быть может, моложе всех:
Зубы не обломав в Упсала и в Сорбонне,
Теперь разгрызает вирджинский орех.
Двадцатилетний Стенли Яблонский
В стильном рванье – сплошной атас! —
Обнаруживает странно японский
Абрис лица и рисунок глаз.
С ним его подруга, на груди монисто,
Калифорнийка Роксана Трент,
Голубоглазая постмодернистка,
Чья философия – эксперимент!
Рядом из глубинки, «дунька с трудоднями»,
Отряхивает с набрюшника потэйто-чипс:
Звать ее Джейн, а фамилиё – Пастрбми,
Уши продолжаются баранками клипс.
Из той же породы Сэлли Мэтьюз
И Дэбра Мáлович. Бабл-гам
Вздувают девицы, рожденные сетью
Большой коммерции: всем сестрам по серьгам.
Бывший сержант дорожного патруля
Старательно отглаженный Рэнди О:
Глаза что две разбалансированные пули,
Жизненные планы грандио —
Зны, в отличие от таковых у Грэга
Миллера, что и так доволен собой,
Своими зубами цвета снега
И соломенной шевелюрой «голден бой».
Огненно-рыжая Шила О’Кóннор
Символизирует весь свой клан:
На фоне зеленых проемов оконных
Она преподносит набор ирланд —
Ских многоцветий, и вечно юный
Сорокалетний хиппи с косой
Ричард Фицджéральд готов уже клюнуть
На эти приманки девицы простой.
Джаáрбил Мохáмед Наврýзи
Темным камнем украсил свой перст:
В томных взглядах он виртуозен,
Этот юный богатый перс.
Кирьяш, Ладан, Айя, Пантейя, его землячки,
На джинсы сменившие хомейнийский ярем:
По шариату явно не плачет
Эмансипированный гарем.
Нельзя забывать и другого Востока,
Он щедро представлен Ким Со Лим,
Все белые тигры корейских восходов
В класс заявляются вместе с ним.
А вот и самые худенькие ребята:
Нго, Дуонг и Ант Хуэй Уан,
С плоскими лицами селибатов,
Будто посажены на сампан.
«Лодочным людом» называли их «посты» и «стары»,
Выпит изрядно ими горький ром ранних ран,
Тайно отчалили от комиссаров,
Чтобы приплыть в роман.
Сын эфиопского комсомола,
Что испарился во цвете лет,
Зубрила, как видно, крутого помола,
Менгисту Хайле Тесфалидéт.
Таинственный Стержио Агастóкьюлос
По происхождению и по внешности грек,
Если и не из Эллады, то откуда-то около:
Среди тридцати иксов один игрек.
Грустная милая Клóди Кýриц,
К ней не полезет всякий нахал,
Зато поэт фимиам ей воскурит,
Не зная, что курицей называл.
А вот как раз и поэт, Макдóналд
Джефри: я встретил его в Москве —
Юноша кругленький, но окрыленный,
С поэтическим промыслом объехал весь свет.
Сидит здесь и гитарист нашего рок-н-ролла
По кличке «Энеми», по имени Нагл
Кристофер, чьё пузо нередко голо,
И коленный сустав нередко наг.
Двухметровый центр женского баскетбола
Афроамериканка Шéлдон Моник
Плывет, покачиваясь, как гондола,
Под грузом русских нечитаных книг.
За ней гондольер, маленький Генри,
Черный кузнечик Смит, мастер дзюдо,
Из легчайшей категории в тяжелые жанры
Переходит, влекомый своей звездой.
А вот и наш соотечественник, Векслер Алекс,
То есть бывший Саша: возрос в тиши
Мэрилендских пригородов. Там и взыграли
Ностальгические чувства к пушкинским далям:
«По русской понимаю ни шиши».
Не обошлось, разумеется, и без Польши:
Как одно из ясных славянских солнц,
В центре класса сияет не меньше не больше,
Как подруга всеобщего детства Инга Зайонц.
Мы начинаем, господа, со слов Пастернака,
Автора романа «Доктор Омар Шариф»,
Где Джулия Кристи бродит по буераку,
Напевая незабываемый 1966 года мотив.
Он говорит, что весь мир в компоте,
Однако роман – это не просто текст.
Роман – это кусок горячей дымящейся плоти.
От себя добавим: Но отнюдь не бифштекс!
Все-таки роман – это сборище письменных знаков.
Он появляется в воздухе, как ЭНЭЛО,
По воле гудящего себе под нос Пастернака,
Чья ручка кружится, как помело
Переделкинской ведьмы, она же муза,
Что вечно переперчивала соцреализм,
А по ночам голосила, как леший Карузо,
В литфондовских дебрях, где мрак и слизь.
Чеканщик шедевров, виолончельщик
Вляпался в романешти, как в липкий бальзам,
В жанр, где размазался и застрельщик,
Достопочтенный Оноре де Бальзак.
Все-таки он отрывается, он в полете,
Кружит над строчками и не впадает в сон.
Не спи, жужжит сам себе, работай,
И станешь, как пилотская звездочка, невесом.