Юрий Поляков - Гипсовый трубач, или конец фильма

– Да ладно… Что вам, жалко? Зато у бедной Евгении Ивановны теперь есть тайна. Представляете, как нужна тайна женщине с такими формами?

– Представляю…

– А вон, видите старика? Вон - залез пальцами в компот! Позёмкин. Лучший Отелло соцреализма. Любимец Сталина.

– Да что вы?

– А там, у панно, видите - руками машет? Савелий Степанович Ящик - знаменитый коммерческий директор всех джазовых банд!

Андрей Львович узнал старичка в костюме-тройке и пляжных тапочках, встреченного ими у входа по приезде.

– А вон, взгляните, старушка в кимоно. Спит. Горлицына. Лучшая кинодоярка сороковых! Говорят, была любовницей Берии. Ну, и вообще…

– Не может быть! - оторопел, забыв обиду, Кокотов и снова почему-то посмотрел на старуху в тюрбане: - Это и вправду Ласунская?

– Да, мой друг, Ласунская! Самая красивая женщина советского кино. Из-за любви к ней застрелился генерал Битюков, - Боже, Вера Ласунская! - ахнул Кокотов. - А ведь какая была!…

– А что ж вы хотите?! Старость, как справедливо заметил Сен-Жон Перс, - это сарказм Бога.

– Но ведь ей сейчас…

– Ну и что? К столетию Пушкина в степях отыскали ту самую калмычку… Помните, «Прощай, любезная калмычка…»?

– Шутите?

– Факт. Почитайте Бартенева!

– Да я вроде читал…

– Эх вы, вроде!

Соавторы подошли к четырехместному столу у колонны. Там сидел миниатюрный старичок, похожий на внезапно состарившегося подростка. В отличие от своих соратников по закату жизни одет он был, на первый взгляд, вполне современно: клетчатый пиджак модной расцветки, сорочка с высоким воротником, вишневый шейный платок… Однако при внимательном взгляде становилось очевидно, что пиджаку с пуговицами, обтянутыми вытершимся бархатом, по крайней мере лет сорок. Просто мода, как известно, ходит по кругу, подобно ослу, привязанному к колышку.

Ел старичок не казенной, алюминиевой, а своей собственной вилкой - массивной, серебряной - с кудрявой монограммой на ручке. Рядом лежал сафьяновый футлярскладень, из отделений которого торчали еще ложка, два ножа (второй - рыбный) и десертная ложечка.

– А мы к вам! - радостно сообщил Жарынин. - Примете?

– Конечно! - ответил старичок, звонко чеканя «ч». - Счастлив видеть! Милости прошу, Дмитрий Антонович!

Голос у него оказался тоже какой-то полувзрослый.

– Разрешите представить вам моего друга и соавтора: Андрей Львович Кокотов, прозаик прустовской школы! - со сладкой издевкой сообщил режиссер.

У прозаика от обиды во рту возник медный привкус.

– Пруста, к сожалению, не застал. А вот с Кокто встречался… - старичок лукаво глянул на Кокотова. - Позвольте отрекомендоваться: Ян Казимирович Болтянский.

– Ну что ж вы так скромно, Ян Казимирович? - попенял Жарынин. - Народ должен знать своих героев. Знакомьтесь, коллега, перед вами легендарный Иван Болт - любимый фельетонист Сталина. Мог снять с работы любого министра одной публикацией. Как говорится, утром в газете, вечером - в решетчатой карете…

– Вы преувеличиваете! - зарделся польщенный ветеран острого пера.

– Ну как же, как же… - вполне искренне отозвался Андрей Львович, вспомнив, как покойная Светлана Егоровна, достав из почтового ящика свежую «Правду», первым делом искала новый фельетон знаменитого Болта.

– Как вам мой платок? - поинтересовался старичок, вытянув шею, чтобы лучше было видно.

– Париж? - уточнил режиссер.

– Да, галерея Лафайет. Вы, Дмитрий Антонович, знаете толк в дорогих вещах! Это мне правнучек подарил. Кеша. Он скоро сюда приедет. Ну что ж вы стоите? Присаживайтесь!

– Спасибо! - Кокотов взялся за стул.

– Нет, нет! - забеспокоился старичок. - Сюда нельзя. Здесь сидит Жуков-Хаит. К тому же, он теперь Жуков - поэтому лучше сюда.

Наконец соавторы расселись. Жарынин в ожидании официантки взял кусочек черного хлеба, намазав горчицей и посолил. Кокотов, которому после перцовки страшно хотелось есть, сделал то же самое. Ветеран подвинул к ним банку из-под китайского чая с каким-то зеленым порошком:

– Угощайтесь!

– Что это? - спросил Андрей Львович.

– Как что? Морская капуста!

Жарынин вежливо подцепил немного зеленого порошка на кончик ножа и стряхнул на свой бутерброд. Кокотов, поблагодарив, оказался.

– Напрасно, Андрей Львович! Как вы думаете, сколько мне лет?

– Затрудняюсь, - пожал плечами писатель, отметив про себя, что старичок-то запомнил его имя-отчество с первого раза.

– Девяносто восемь! А как я выгляжу? - Болтянский для наглядности обнажил зубные протезы, бесплатные, судя по неестественной белизне.

– Потрясающе! - согласился Кокотов.

– Больше семидесяти двух вам не дашь! - подтвердил режиссер.

– А все благодаря ей! - Старичок зачерпнул капусты и отправил в рот. - Сорок лет я без нее не сажусь за стол. Она моя спасительница! В перестройку совсем из аптек исчезла. Так я, поверите ли, талоны на водку за нее отдавал - мне со всей Москвы несли!

– Только капуста? - уточнил Жарынин.

– Нет, еще, конечно, секс! Секс и морская капуста делают человека практически бессмертным!

– Секс? - Режиссер многозначительно задрал брови. - И кто же эта счастливица?

– Есть вопросы, на которые мужчина не отвечает! - ответил Ян Казимирович, и в его сморщенном личике появилось выражение блудливой суровости.

Наконец к столику подкатила свою тележку официантка - довольно еще молодая женщина с измученным лицом и золотыми зубами.

– Капустный салат и щи, сосиски, - объявила она. - Вы сегодня без заказа.

– Щи да каша - пища наша! - оживился Жарынин. - Ты чего такая грустная, Татьяна?

– А чего радоваться, Дмитрий Антонович? Уволят нас всех скоро. На что своих кормить буду?

– Так уж и уволят?

– А вы разве ничего не знаете? Нас же продали.

– Кому?

– Ибрагимбыкову.

– Так уж и продали?

– Говорят, продали. А вам разве не сказали?

– Слышал кое-что…

– Помогите, у вас же связи!

– Помогу. А что на второе, кроме сосисок?

– Курица. Можно вегетарианское…

– Давай курицу!

Татьяна грустно кивнула и укатила тележку.

– Странно! Раньше порции были больше! - удивился Жарынин, вглядываясь в тарелку.

– Увы! - Ян Казимирович вынул из сафьянного футляра массивную серебряную ложку, тщательно протер ее салфеткой и погрузил в щи, которые предварительно густо посыпал морской капустой.

– Интересные у вас приборы! - заметил Кокотов. - Фамильные?

– Не совсем. Хотя как посмотреть… А вы знаете, чей это герб?

– Чей же?

– О, ни за что не догадаетесь! Но сначала надо вам кое-что рассказать!

– Ян Казимирович! - перебил его Жарынин. - Неужели вас не беспокоит судьба «Ипокренина»?

– Нет. Во-первых, в моем возрасте нервничать вредно. А во-вторых, Кешенька сказал, что все будет хорошо.