Марк Леви - Дети свободы

– Жанно, надо выбираться отсюда, пока не поздно.

. - И каким же образом?

– Не знаю, но мы с тобой должны это обдумать.

Не понимаю, говорит ли это Клод потому, что считает побег возможным, или просто хочет подбодрить меня, чувствуя, что я отчаялся. Мама всегда говорила нам, что человек жив, пока у него есть надежда. Как мне хочется снова ощутить ее запах, услышать ее голос, вспомнить, что еще несколько месяцев назад я был просто ребенком. Но я вижу, как гаснет ее улыбка, а губы произносят слова, которые мне никак не расслышать. Ага, вот: "Спасай жизнь своего брата, Реймон, не сдавайся, не смей сдаваться!"

– Мама!…

Я чувствую, как меня шлепают по щекам.

– Очнись, Жанно!

Я встряхиваюсь и сквозь туман вижу озабоченное лицо братишки.

– Мне показалось, что ты вот-вот грохнешься в обморок, - говорит он извиняющимся тоном.

– Перестань звать меня Жанно, теперь это уже лишнее!

– Нет, пока мы не выиграем эту войну, я буду звать тебя Жанно!

– Ну, как хочешь.

Наступает вечер. За весь день поезд так и не тронулся с места. Завтра он несколько раз будет переезжать с одних путей на другие, но так и не покинет станцию. Снаружи орут солдаты, к составу прицепляют новые вагоны. Вечером следующего дня немцы раздадут нам патоку и по буханке ржаного хлеба на человека - это трехдневный паек, но воды мы так и не получим.

Через день, когда поезд наконец пошел, мы уже до того обессилели, что даже не сразу поняли, что едем.

Альварес встает на ноги и разглядывает полоски света на полу: свет проникает в щели между досками, которыми забито окно. С минуту он глядит на нас, потом начинает дергать колючую проволоку, раздирая в кровь руки.

– Ты что делаешь? - испуганно спрашивает кто-то из наших.

– А ты как думаешь?

– Надеюсь, ты не собираешься бежать?

– А тебе-то какое дело?-отвечает Альварес, слизывая кровь, струящуюся из пальцев.

– А такое, что если тебя изловят, то в наказание расстреляют десяток других. Они объявили это на вокзале, ты разве не слыхал?

– Ну, значит, если ты останешься здесь и они выберут тебя, можешь сказать мне спасибо: я избавлю тебя от долгих мучений. Разве ты не знаешь, куда нас везут?

– Не знаю и знать ничего не хочу! - стонет тот, цепляясь за куртку Альвареса.

– В лагеря смерти, вот куда! Туда, где прикончат всех, кто не сдох в дороге от жажды, подавившись собственным распухшим языком! Понял? - вопит Альварес, вырывая куртку из судорожно сжатых пальцев заключенного.

– Ладно, давай, беги и оставь нас в покое, - вмешивается Жак и помогает Альваресу отдирать от окна доски.

Альварес совсем изнемог; ему всего девятнадцать лет, и к его гневу примешивается отчаяние.

Наконец обломки досок падают на пол вагона. В окно врывается свежий воздух, и даже те, кто боится последствий побега нашего друга, наслаждаются долгожданной прохладой.

– Черт бы подрал эту луну! - бормочет Альварес. - Ты только глянь, до чего светло, прямо как днем, чтоб ей пропасть!

Жак выглядывает в окно: вдали рельсы уходят на поворот, и там, в ночной мгле, вырисовывается темный силуэт леса.

– Поторопись; если уж хочешь прыгать, то лучше сейчас.

– Кто хочет со мной?

– Я! - отвечает Титонель.

– И я тоже, - добавляет Вальтер.

– Там увидим, - командует Жак. - Давай, лезь, я тебе подставлю спину.

И вот наш товарищ начинает осуществлять план, который родился у него в ту самую минуту, как за нами задвинулись двери вагона. Это было два дня назад - два дня и две ночи, нескончаемые, как муки ада.

Поднявшись к окошку, Альварес просовывает в него сначала ноги, потом ему нужно будет повернуться и протиснуться в узкое отверстие всем телом, держась за стенку вагона. Ветер хлещет его по лицу и придает хоть какие-то силы - а может, их рождает надежда на спасение. Лишь бы только немецкий солдат, который дежурит за пулеметом в хвосте поезда, не взглянул в его сторону, не заметил его. Через несколько секунд состав поравняется с подлеском, там он и спрыгнет наземь. И если при этом не сломает себе шею, упав на щебенку, то густой кустарник скроет его от глаз, и тогда он спасен. Еще несколько мгновений, и Альварес разжимает руки. Но тотчас же застрочили пулеметы - в беглеца стреляют со всех сторон.

– Говорил же я вам! - кричит человек в вагоне. - Это чистое безумие!

– Заткнись! - велит ему Жак.

Альварес катится по насыпи. Пули взрывают землю вокруг него. Он отбил себе бока, но пока еще жив. И вот он со всех ног мчится к лесу. За его спиной взвизгивают тормоза поезда, в погоню бросается целая свора эсэсовцев; Альварес петляет между деревьями, то и дело оступаясь и хрипло дыша, вокруг него свистят пули, кроша сосновую кору.

Лес начинает редеть, и вот впереди уже серебрится длинная, поблескивающая во тьме лента - река Гаронна.

Восемь месяцев тюрьмы, восемь месяцев на скудной тюремной похлебке, и эти ужасные дни в запертом вагоне - но у Альвареса душа стойкого борца. Ее питает сила, которую дает свобода. И в тот миг, когда Альварес бросается в реку, он говорит себе: если я спасусь, другие последуют моему примеру; я не имею права утонуть хотя бы ради моих товарищей. Нет, Альварес не погибнет этой ночью.

Проплыв метров четыреста, он выбирается на другой берег и, шатаясь, бредет на единственный огонек вдали. Это светится окно дома, стоящего на краю поля. Навстречу выходит мужчина, он берет его под мышки и тащит в дом. Он слышал выстрелы. Этот человек и его дочь приютили Альвареса.

Эсэсовцы, упустившие свою добычу, возвращаются к поезду разъяренные и, проходя мимо вагонов, колотят по стенкам сапогами и прикладами, что означает запрет говорить даже шепотом. Вероятно, нас ждут репрессии, но не сегодня. Лейтенант Шустер приказал продолжать путь. В этом регионе Сопротивление действует энергично, и оставаться здесь немцам небезопасно: на поезд могут напасть. Итак, солдаты садятся в вагоны, и состав трогается.

Нунцио Титонелю, который собирался спрыгнуть с поезда сразу после Альвареса, пришлось отказаться от своего замысла. Он решил попытать счастья в следующий раз. Стоит ему заговорить, как Марк опускает голову. Нунцио - брат Дамиры. После ареста Марка и Дамиру разлучили и стали допрашивать поодиночке; он так и не узнал, что с ней стало. Сидя в тюрьме Сен-Мишель, он не получал никаких известий, но до сих пор непрерывно думает о Дамире, не может не думать. Нунцио смотрит на него, вздыхает и садится рядом. До сих пор они еще ни разу не осмелились заговорить о девушке, которая могла бы сделать их братьями, будь у нее возможность свободно любить своего друга.

– Почему ты мне не сказал, что вы с ней были вместе? - спрашивает Нунцио.

– Она мне запретила.

– Странно как-то!

– Она боялась, что ты рассердишься, Нунцио. Я же не итальянец…