Макс Нарышкин - Downшифтер

— Без проблем. Во-первых, твоя позиция и политика ценообразования на котов вполне ясна. Ты собираешься продать котов за самую низкую цену, которую только сможет найти твой покупатель. Дело в том, что котов на рынке много, и покупатель всегда ищет самых дешевых котов. Но эта позиция опасна. Покупатель может не купить самого дешевого кота, подозревая, что ему впаривают кота плохого.

— Это понятно, — согласился Жора.

— Во-вторых, слишком высокая цена на котов отпугнет покупателя.

— Базара нет. Пахан в прошлом месяце выставил «Урал» за тридцать тысяч, так никто даже не позвонил.

— Как же навяливать свою цену, чтобы она устроила всех? На прошлом уроке я рассказывал вам о Пикассо. Так вот, однажды одна дама попросила Пикассо сделать с нее набросок за небольшую плату. Тот согласился и через три минуты попросил у дамы десять тысяч франков. Та смутилась и напомнила художнику, что тот потратил на это всего несколько минут. «Нет, мадам, — ответил ей мастер, — я потратил на это всю жизнь». Так что, называя цену за котов, говори о том, что торгуешь ими уже пять лет.

— Это круто.

— А если без теории, советую следующее. Я бы продавал котов так. Первого выставил за полтинник. Если никто не пожаловался и сразу купил, я бы тут же поднял цену до семидесяти, потому что если никто не жалуется на цену за котов, значит, они слишком низкие. Если почти каждый ими недоволен, значит, они слишком высокие. Если котами поинтересовались сорок человек и дорогими котами назвали только четыре человека, смело повышай цену на второго. Если число недовольных перевалит за десять, снижай. Постановка цены похожа на закручивание гайки. Небольшое сопротивление — хороший признак. Но мой тебе совет… Продавай одного, а других держи в коробке. Это главное правило маркетинга.

— В смысле? Но тогда человек не выберет кота, который ему понравится.

— А ты расхвали того, что у тебя будет в руках. Объясни, что он первый запрыгнул тебе на руки, вероятно, он самый подвижный и умный. Показав всех котов, ты запутаешь своего покупателя, усложнишь ему задачу, вселишь в него страх совершить ошибку при выборе, и, скорее всего, он отойдет от тебя без кота.

— Вот вы сейчас все растолковали, и сразу так легко стало… А чего это у вас рука перевязана? И губа того…

С губой все понятно, но как он узнал, что рука перевязана? Я не ошибся, Жора очень сообразительный мальчик.

— Я думаю так, Георгий. Пятерку по истории за четверть ты заслужил. С таким упорством грех не знать историю, если бы ты ее учил… Но, в конце концов, к чему космонавту история, верно?

— Я сам не понимаю. — Он тут же оживился, и я с сожалением понял, что вклинился, сам того не подозревая, в самую больную тему его размышлений. — Вот, говорят, учи физику, учи химию, литературу учи… А мне когда там, на орбите, книжки читать?

— Это свежая мысль, — похвалил я. — В общем, пятерка у тебя, считай, есть, Жора… Но экзамен на сообразительность я у тебя приму сейчас.

— В каком смысле? — Само слово «экзамен» вызывает у Георгия приступы меланхолии.

— Ты знаешь, где больница? Никому ничего не говоря, тебе нужно будет прийти к кабинету доктора Костомарова и дождаться момента, когда он выйдет. Когда поймешь, что можешь войти и тебя никто не заметит…

Жорка — удивительный парень. В свободное от тренировок на космонавта время он, на тот случай, если в космонавты не возьмут по здоровью, тренировался на шпиона. Надо сказать, получалось у него неплохо. Однажды, взяв в руки его дневник и заметив, что отработанные дни он зачем-то зажимает скрепкой, я скрепку снял, и моему вниманию предстало зрелище. Достойное умиления. Дневник Жоры, троечника, плохо обучаемого, ученика, именуемого в учительской среде трудным подростком, пестрел исключительно положительными оценками. Среди прочих я обнаружил две пятерки по истории за моею подписью, и я готов поклясться, что ему их не ставил. Жора совершенно не воспринимает на слух политику России во времена восстания Болотникова, и те тройки, которые я ему ставил, были уважением к той старательности, с которой он готовился в шпионы и космонавты. Между тем пятерки стояли, и выглядели они как настоящие. Троечник Георгий позволял учителям проставлять в свой дневник посредственные оценки, после чего мастерски переправлял их на положительные, после чего нес дневник отцу, встречавшему сына после школы каждый раз с ремнем. Не знаю, видел ли Жора картину «Опять двойка», но доводить себя до такой крайности он себе не позволял. Между тем отец его, завхоз городской администрации, мог бы быть поскромнее в своих претензиях к сыну за плохую успеваемость. Я не раз слышал, проходя мимо администрации, как он орал на приунывших от его появления, пахнущих вермутом грузчиков:

— На фуя до фуя нафуярились?! Уфуяривайте на фуй отсюда!

Поскольку я слышал «отсюда», сказать, что разговаривал Жорин папа только матом, я не могу, однако эти придирки к тройкам по русскому, регулярно получаемым сыном и которые я считаю подвигом, выглядели в его устах совершенно необоснованно.

— Но… черт возьми… как?! — задохнувшись от увиденного в дневнике, спросил я, и Жора рассказал, поскольку я поклялся никому не выдавать тайны.

Все дело в лезвии, желательно не «Нева», а «Жиллетт», отбеливателе для стирки и обыкновенном ластике. Пригласив однажды Жору к себе в пристройку, я предложил ему для эксперимента разноцветный бланк установленного образца, и он за десять минут переправил мне номер государственного документа с: 77:35:064366:62:01688 на: 77:35:001360:62:04688.

При этом Жора рассуждал, как заправский автовор:

— Лучше всего исправлять 6 на 0, а 1 на 4. С дневником, — он вздохнул, — труднее. Шестерки не ставят… Приходится тройки исправлять на пятерки, хотя лучше было бы, конечно, на четверки, потому что не подозрительно.

Я вам скажу, что четверка и Жорка — это очень подозрительно, впрочем, он прав, конечно, потому что Жорка и пятерка — это вообще из ряда вон.

Через три с половиной часа на берегу реки, на том самом месте, где я размышлял о судьбе Журова, Георгий, сын завхоза администрации, рассказывал мне следующее.

Короче, он пришел в больницу. Короче, дождался, пока доктор свалит из кабинета, забыв запереть дверь, и быстро заскочил внутрь. Под столом ничего не было («Ну, еще бы», — подумал я), но в шкафу его внимание привлек как бы целлофановый пакет (целлофановый и был, на всякий случай), набитый так туго, что распирали завязанные двойным узлом ручки. Разорвав их, он увидел, что пакет содержит в себе все, что перечислял я, Артур Иванович. Короче, он взял пакет под мышку и выпрыгнул в окно кабинета врача, потому что кабинет врача, сказал Жора, на первом этаже. Но он прыгнул бы, даже если бы это был второй этаж, потому что Жора полгода в прошлом учебном году прыгал с турника на землю, чтобы приучить себя к приземлению в капсуле. Короче, вот пакет, и ему неплохо было бы еще раз услышать, что ему будет по истории за первую четверть.