Василий Аксенов - Редкие земли

Да, насчет погоды. Дождь, в общем-то, постоянно присутствовал, даже когда ненадолго отсутствовал, напоминая о себе в виде циркулирующих по лужам пузырей. В частности, когда статуя покачнулась, он припустил. Многие задавались вопросом: к добру это или не очень? Что совпадает с чем: дождь со свержением истукана или свержение истукана с дождем? На этот вопрос ответ, кажется, и по сей день не найден.

Сумбурные блики, вконец изнурившие узника «Фортеции», позволили мне перейти к чему-то похожему на последовательное повествование. Телефон хранил великолепное молчание. Электронная почта переживала очередной вирусный грипп. С другой стороны, сад демонстрировал вдохновляющую активность: каждое утро, едва я поднимал в своем кабинете шторы, я находил в нем (в саду) все новые и новые цветовые пятнышки — беленькие, желтенькие, розовенькие, кумачово-тюльпанные. С лиловым тут произошла едва ли не метафизическая метафора. В углу под стрижеными кипарисами уже второй, если не третий год подряд замечена была мной гнусноватая ботаническая помойка — какие-то слегка живые стебли, полузадушенные мерзейшими мотками каких-то колючих лиан, задавленные вонючим гнильем, претендующим на роль чернозема. Надев резиновые перчатки, я стал там возиться, пропалывать запакощенные грядки, освобождать живое от гнили. Пока возился, все время думал про Узника, которого якобы звали Ген, вообще про всё, что все недавние дни в хаосе каком-то передо мной мелькало, пытаясь организоваться в стройный слог. И вдруг увидел, что прополка и очистка закончены, а бледно-зеленые живые стебли стоят рядками на чистой земле. Закончив эту работу почти уже в сумерках, я подумал, что в дальнейшем повествовании, возможно, все большую роль будет играть супруга Гена, так называемая Ашка, от которой у многих, в том числе и у габонского короля, кружится голова. После этого подтянул шланг и задал светло-зеленым грядкам порядочную баню. Утром я поднял шторы и едва не вскрикнул от неистовой лиловости — это раскрылись за теплую ночь великолепные ирисы!

Читатель, надеюсь, помнит, что подобная метаморфоза уже произошла однажды в саду с увядающей магнолией. Невредно тут будет также вспомнить и о бодлеровских тамарисках, да и вообще о некоторых узах, связывающих ботанику со словесностью. Итак, двинемся дальше.

В разгаре всероссийского финансового кризиса колоссальная горнодобывающая и промышленная империя «Таблица-М» испытала дополнительные трудности: в одночасье исчезли из поля зрения оба президента, Ген и Ашка Стратовы. Больше того, в течение суток от них перестали даже доходить звуковые сигналы, а на звонки по зашифрованным номерам операторы мобильной связи отвечали зловещей фразой «Абонент находится за пределами досягаемости»; молчал и Интернет. Только на вторые сутки в кабинете председателя совета акционеров Гурама Ясношвили что-то тренькнуло в настольной лампе. Гурам выгнал всю обычную толпу, замкнулся на массу, то есть на весь 15-этажный билдинг, и тогда через стило «Монблан» во внутреннем кармане его пиджака прозвучал тихий, но вполне отчетливый голос Ашки: «Мы пьем чай. Жаль, что тебя нет с нами. Всем привет». Это означало: «Мы в порядке. На связь не выходи. Скоро будем». Тогда он отключился от массы, впустил всех в кабинет и приказал подать шампанского.

В это время «Гольфстрим» Стратовых подлетал к маленькому аэродрому, недавно вырубленному в джунглях в полукилометре от их приморской виллы. Там находился их семилетний сын Никодим, доставленный со всеми предосторожностями за день до их прибытия. Едва приземлились, как тут же к трапу подъехали «Гелендваген» и «УАЗ» с русской охраной. Через несколько минут Ашка и Ген уже входили в виллу, в которой через открытые окна океанский бриз вздымал белые занавеси.

В большой комнате, пропитанной запахом моря и горячего песка, спал невероятно длинный и невероятно худой ребенок. Он улыбался во сне, хотя при каждом выдохе маленький пузырек лопался на его губах. Две капельницы на колесиках стояли в изголовье. Трубки с иглами, введенными в вены, тянулись к продолговатым сосудам с растворами. Датчики на груди, животе и на голове соединяли это странное существо с батареей ультрасовременных приборов. Две сестры высокопрофессионального возраста то и дело поглядывали на экраны. Три врача примерно такого же возраста сидели в креслах на смежной террасе. Это была бригада ведущих педиатров, срочно выписанная из университета «Джонс Хопкинс», штат Мериленд.

При виде вбежавших родителей врачи вылезли из кресел и вошли в спальню. Ген пожал им руки своей левой, потому что правая поддерживала полуобморочную Ашку.

«Миссис Стратов, у нас есть good news для вас. Организм мальчика, кажется, вступил в фазу какого-то обратного процесса, — сказал профессор Перкинс. — Верьте-не-верьте, но за истекшие сутки он убавил в длину на шесть дюймов. Кожные его покровы утратили радужную окраску, которая поначалу ввергла нас в смятение. Периодически к щекам возвращается румянец, и хотя он поразительно бледен, но все же больше не напоминает инопланетянина».

«Что касается bad news, — продолжил профессор Тампан, — то они в равной степени касаются и вас как родителей, и нас как клиницистов. Дело в том, что его анализы продолжают бросать нас в жар и сумятицу. Никто из нас троих никогда не видел ничего подобного. Непонятно, как может человеческая особь существовать при таком малом числе эритроцитов и таком гигантском числе эозинофилов. И как назвать никому из врачей неведомые клетки, которые делятся, и сливаются, и снова делятся прямо под прицелом наших компьютеров. Что касается химии, то она выявляет нечто нам совсем неведомое и вряд ли соответствующее периодической системе…»

Ген посадил все еще трепещущую Ашку на подоконник и сел рядом с ней. «Это, должно быть, редкоземельные элементы», — пробормотал он.

В наступившей после этого тишине отчетливо прозвучал голос ребенка: «Мамка, папка, как я рад, что наконец-то вижу вас во сне». Глаза его были по-прежнему закрыты, но на губах промелькнула улыбка.

«Впервые слышим его голос», — сказал третий профессор, Волковицкий.

Интересно, что все предшествующие годы Никодим Стратов проявлял себя лишь в образе совершенно первоклассного цветущего мальчика. Он рос, как говорится, не по дням, а по часам, но иногда вроде бы даже и по минутам. Так, во всяком случае, казалось взрослым: отправляется, скажем, малец на занятия по фигурному катанию, а возвращается подросшим едва ли не на высоту коньков. Взрослые в переполохе: да ведь не может же такого быть, чтобы пятилетний мальчик за час так резко прибавил! Затаскивают сопротивляющегося Никодимчика на ростомер, ну вздыхают с облегчением: нет, это нам просто показалось, ну прибавил, конечно, но не на высоту коньков, а всего лишь на палец. Словом, никогда этот стратовской отпрыск никакой патологией не отличался, а, напротив, среди сверстников представлял высший ранжир нормы: крепкий, румяный, с папкиной густоволосостью, с мамкиной синеокостью. Интересно, что к пяти годам он не только читал, но и пристрастился даже к русским стихам. Открывал, например, Пастернака и находил про себя: «Я рос, меня, как Ганимеда, несли ненастья, сны несли». Вместе с одиннадцатилетней будущей нимфеточкой Пашенькой они представляли идеальную детскую пару идеальной семьи.